Валерий Борисов Последняя любовь Хемингуэя (Поющие через океан) (В сокращении). В романе, в романтическом стиле, описана любовь пятидесятилетнего Эрнеста Хемингуэя и восемнадцатилетней итальянской графини Адрианы Иванчич. Одна из самых малоисследованных страниц жизни великого писателя, раскрыта на основе документального материала и фантазии автора. ================================================================= (с) 2000 Валерий Борисов (E-mail: ValerijBorisov@yandex.ru) Любое редактирование и коммерческое использование данного текста, полностью или частично, без ведома и разрешения автора запрещены. ================================================================= Пролог. Эрнест Хемингуэй. Жизнь - река, стремительно несущаяся от своего истока-родника, в просторный океан. Я вижу, как кто-то мчится по реке жизни на байдарке, проскакивая все ее пространство быстро и легко, не заметив красоты берегов и островов, глубины воды и бесконечности неба, чтобы разбиться на порогах или сгинуть в водопаде. А может судьба будет милостива к нему и поможет обойти все препятствия на жизни-реке. Люди! Возьмите индейское каноэ, на котором нахожусь я. Оно, позволяет грести против течения, причаливать к берегам с красивыми лугами, лесами, горами, на нем можно замереть на месте и рассматривать живущих в воде, разговаривать с далекими звездами. Копайтесь в русле реки, стремитесь, к холодным планетам! Везде увидите жизнь. Я борюсь со стремниной на каноэ, и предлагаю вам - пересаживайтесь ко мне, вместе будем грести против течения, преодолеем все пороги и водопады. Мы дольше продержимся на глади воды, нас будет медленнее сносить к бездне водопада. Мы увидим прекрасное - в десятки или сотни раз больше, чем те, кто отдался во власть реки потому, что боремся с неудержимым течением жизни. Мы сами поднимем бури, шквалы и ураганы, а потом с потерями прорвемся сквозь, созданную нами стихию. Мы научим тех, кто проносится мимо нас на байдарках, придерживать скорость и приставать к берегу и нашим островам любви, надежды и веры. Мы их уговорим пересесть на наше каноэ и постараемся выгрести вверх по течению на великий простор океана. Да, именно так! Все реки текут из океана, а заканчиваются бурными водопадами. Прошлое всегда больше и значительнее будущего... Мы атомы молекулы, созданной собственным воображением! Что такое? Я пишу книгу или сплю? За окнами темная тропическая ночь. Ночь Кубы... А ночью я никогда не писал книг. Значит, не сплю и не пишу. Значит, снова бессонница. Сколько лет она длится во мне? С первой мировой войны или со второй? Наверное, с тех пор, как в Берлине и в Токио были подписаны капитуляции, и я не могу найти героическую личность, и не о чем стало писать. Мне для работы необходим бурный исторический фон и смятенный герой, выпадающий из этого фона. Фона и героя нет! Я оказался не готовым к изображению мирной жизни. Восемь лет творческого простоя. После "Колокола..." не написал ни одного романа, даже хорошего рассказа. Оказался неспособным влиться в обыденную жизнь с ее повседневными не героическими заботами, мелкими проблемами и страстями. Мне необходим Колокол... По ком он звонит? Не знаешь до сих пор! Он звонит по своему создателю. Колокол напоминает всем, что он кем-то и когда-то создан. Человеком! И он обязан звонить, потому что сотворен из человеческой души. А человеческие руки отлили только его плоть. Когда-то он застонет звоном. Я давно изваял свой Колокол... На трех войнах! Где-то на столе осталось немного виски. Надо выпить и забыть все. Прежде всего, прошлое, потом настоящее... И не думать о будущем. Теплое виски, противно растекается во рту. Ничего! Зато сейчас станет легче в душе. Вот уже легче. Виски растекается теплом в груди, рукам, ногам... Как утренний туман над морем у Кохимары заползает в голову, пеленает мягкой кошачьей лаской мозги и мысли. Сегодня я должен заснуть. Впереди - только остаток жизни из таких ночей. Бессонница! Сколько времени она меня преследует? Кажется, три года. И я не могу написать что-то большое. Такое, чтобы на меня снова обратили внимание. Спорили, ругали, вознесли до небес, ударили о землю! Неужели выдохся, как изношенный боксер! Не выдержал всех пятнадцати раундов боя и, валишься с ног от усталости и равнодушия к себе уже в двенадцатом раунде. Мой, более выносливый и молодой соперник, специально входит в клинч, додерживая меня до пятнадцатого раунда, чтобы на последней секунде схватки нокаутировать. Красота зрелища! Что может быть лучше такой красоты?! Зрители оценят благородство противника, - он им доставил наслаждение, а мне, всем известному, позор. Какой сейчас раунд? Двенадцатый, а может только десятый? И я уже выдохся? Держись, старик! Вдохни густого, от животного неистовства людей, воздуха! Взгляни на свою любимую, которая тебя безмерно любит. Ее широко распахнутые глаза в слезах. А в них любовь! Соберись с силами, продержись до четырнадцатого раунда и выиграй пятнадцатый. Где же глаза любимой? Их нет. А значит неоткуда взять новые силы. Ты всегда любил открытые глаза. Где они сейчас? Осталось еще виски? Есть немного. Сейчас засну. Так с каких пор ты перестал спать ночами? Три года назад? Обманываешь себя, старик! Ты не спишь тридцать лет из сорок девяти, пока, прожитых тобой. Ровно тридцать лет назад, когда выносил с передовой раненого итальянского снайпера, немецкая мина раздробила тебе обе ноги. В довершение всего, пуля австрийского пулемета перебила колено. А итальянского снайпера ты зря тащил на себе, - он оказался мертв. Вот почему ты не спишь? Ты боишься войны! Тебя тот бой напугал на всю жизнь. Ты жизнью бравируешь днем, чтобы трусливо не спать ночью. Ты тогда был молод. Всего - девятнадцать! Тридцать лет прошло... ...Как быстро пробежало время! С тех пор я не посещал место ранения. А был же в Италии не раз! Скоро мне - пятьдесят. Пора подводить итоги. Надо поехать в Италию помянуть погибших, себя вспомнить. Да, пора себя вспоминать. Ну, вот, от воспоминаний заныли ноги. Осколки зашевелились. Меньше вспоминай прошлое! Где виски? А теперь попробуй заснуть. Так, чтобы ничего не вспоминать! Всегда не вспоминать... Мэри Хемингуэй. Когда меня спрашивают: "Трудно ли быть женой Хемингуэя?", я всегда с улыбкой отвечаю: "Трудно!" Но никто не знает, что мне хочется сказать честно: "Тяжело!" Эрнест сложный человек, импульсивный, живущий чувствами, а не сознанием. О его неординарности писали, пишут, и будут писать. И мне не просто трудно, а очень тяжело, в глазах всего мира поддерживать, созданный им самим, образ разгульного парня и гениального писателя. Я, как жена, обязана добавлять, что-то новое, к легенде его жизни. Но, увы! Но должна честно признаться, у меня это плохо получается. Я по профессии журналист и всегда любила свою работу. Но, как я сейчас не ненавижу своих собратьев по перу. Раньше я не замечала, а сейчас вижу, что они суют свой нос, где не следует и куда не положено. Думаете приятно читать в газетах статьи, что за время совместной жизни со мной Хемингуэй не написал ни одной книги? Вроде, что-то пишет, но не публикует. Получается, что я не его муза. С первой женой Хедли он написал "Фиесту", с Полин - "Прощай оружие!", с Мартой - "По ком звонит колокол". А со мной - пока ни одного романа. Вот и получается, что все прошлые жены вдохновляли его, а я - нет. Разве не тяжело и не обидно? Тяжело видеть, как он мучается, не спит ночами, и понимать - у него творческий упадок. А я не способна вывести его из заказанного им состояния. Что же предпринять? Как быть? Он просто выдохся. Я это вижу, все это видят. Но он хочет продолжать свой бег, через силу, и обязательно по пересеченной местности. Я должна вдохнуть в него новые силы. Стараюсь. Но он их не принимает. Конечно, он постарел. Сильно сдал здоровьем, стал раздражительным, бывает, не сдержан, особенно со мной. Больше любит море, спиртное и мечты о прошлом. Понимаю, что я для него не любовь, а хозяйка дома, критик творчества, наконец, жена, но не любовь. А кусочек любви ему сейчас иметь необходимо. Как его найти в себе, передать ему, чтобы он зажегся и больше не угасал? Может поменять обстановку? Куда-то съездить? Пусть отвлечется, а может и развлечется. Все ему так советуют. Все хотят, чтобы он снова стал тем же Папой Хемом, каким был недавно. Я его жена и обязана сделать все, чтобы мое имя вошло в историю и литературу рядом с именем Эрнеста. Вряд ли он, в случае развода со мной, найдет новую любовь. На любовь он уже не способен. Я его последняя жена и мы оба это прекрасно понимаем. Я его последняя любовь и об этом должны все знать! Тяжело жить в тени великого человека. Знайте об этом. Адриана Иванчич. Мне восемнадцать лет. Графиня из древнего далматинского рода. Я не славянская графиня, а итальянская, несмотря на свою фамилию, необычную для Италии. Я стесняюсь называть себя графиней. Настоящие князья и графы живут намного лучше нас. В годы войны мой отец был генералом, и его убили партизаны. Часть имущества, после войны, у нас отняла новая власть, и мы живем далеко не богато. Наша семья - последовательные католики и мы чтим все предписанные обряды. Я их тоже стараюсь соблюдать, насколько это возможно. Я окончила гимназию и пока больше нигде не учусь. Но серьезно занимаюсь рисованием и стихами. У меня много друзей и подруг и со всеми нахожусь в прекрасных отношениях. Я жду своей судьбы. Моя душа полна Овидием, Платоном, Д'Аннунцио. Я выросла в годы войны и иностранные писатели, особенно англосаксы, оказались вне поля моего зрения. Хемингуэя, до сих пор, вообще не читала. Слышала от друзей, что есть такой писатель, которым восторгается мир. Если бы мне, в мои восемнадцать лет сказали, что встречусь с Хемингуэем и между нами вспыхнет любовь, а ее пламя будет обжигать своим жаром наши сердца долгие годы, то я бы никогда не поверила этому человеку. Посмеялась бы над ним и его неудачной шуткой. Неужели я вдохновляла Хемингуэя в жизни и творчестве, в его последние годы? Была песней? Через океан. Неужели я любила Папу? Первой и последней любовью... Глава 1. За океаном - Венеция. "-Ты моя последняя, настоящая и единственная любовь". "За рекой, в тени деревьев". Хемингуэй оставил свой "бьюик" на окраине Фоссальты. - Подождите меня, пожалуйста, здесь. - Сказал шоферу. Он пошел от Фоссальты, вдоль Пьявы, заросшей по берегам камышом. Мутно-синяя вода в реке будто остановила свое течение, в крайнем случае, текла лениво. Место, где его ранило, найти было нетрудно. Вот излучина реки. Здесь когда-то стояли тяжелые пулеметы. Вот воронка от мины, навечно оставившей в его ногах свои осколки. Воронка густо заросла травой, но козы и овцы выщипали ее и углубление в земле хорошо видно. Сейчас воронка больше напоминала лунку для игры в гольф. Ошибиться было невозможно. Тридцать лет назад он знал каждую выемку на этом пятачке. Чуть дальше, в пятидесяти метрах отсюда, в окопах сидели австрийцы. И еще друг против друга - снайперы. Их - австрийские и наши - итальянские. Покажется макушка над бруствером, и нет солдата - или австрийского, или итальянского. Да, он не мог ошибиться. Это была воронка от его мины. Тогда все поле состояло из них. Оно тогда само было сплошной воронкой. Хемингуэй еще раз оглядел все вокруг. Сомнений не было - это его место. Точно. Хемингуэй осмотрел осеннее поле. "Надо бы это место удобрить." - Подумал он. - "Надо показать свое отношение к войне. Пусть будет плодороднее земля." Но невдалеке, по полю войны, ходили люди. Пастухи - взрослые и дети, пасли овец и коз. Оправиться даже по малому на место, где тридцать лет назад пролилась его кровь, он не мог. Ему мешали. Хемингуэй вздохнул и вынул из кармана складной золингеймский нож. Щелкнув, открылось лезвие. Он склонился над заросшей воронкой и ножом по кругу вырыл аккуратную ямку. Потом вытер о подошву ботинка лезвие, закрыл его и сунул в карман. Еще раз посмотрел по сторонам и достал бумажку в десять тысяч лир. Положил ее в ямку, прибросал дерном и притоптал. Эта сумма полагалась ему за итальянские ордена, которыми он был награжден. "Вот так!" - С горьким удовлетворением думал Хемингуэй . - За "Серебрянную медаль за военную доблесть" Италия платит своим ветеранам пятьсот лир в год. За "Крест Виктории" - десять гиней. Медаль "За отличную службу" ничего не стоит. "Серебряная звезда" - тоже бесплатная. Двадцать лет мне платят деньги за эти побрякушки. Я отдаю эти деньги обратно той войне. Теперь все в порядке. Мы с ней в расчете. Пока в деньгах. Но как с ней рассчитаться в остальном? До сих пор не могу и не знаю. Раны о ней напоминают, и внутри что-то щемит. А земля зажила. Какая трава! Все понятно. В земле дерьмо, деньги, кровь. А еще железо. Да нога Джино и обе ноги Рандольфо. И еще твоя правая коленная чашечка. А сколько еще рук и голов? Чем не памятник восемнадцатому году. Страшный памятник на Пьяве! Никто его только не видит. Все забыли прошлое. Кроме нас. Меня..." Хемингуэй посмотрел на Пьяву, на вновь отстроенную Фоссальту, которую он видел когда-то разрушенной и плюнул в реку. К его удивлению комок слюны долетел до воды. А в ту раненую ночь, он не мог плеваться, все пересохло во рту, и слюны не было. "Научился!" - Со злым удовольствием подумал о себе и медленно пошел обратно к машине. -Проснитесь. - Сказал, задремавшему за рулем, шоферу.- Едем обратно в Венецию. Машина тронулась и поехала вдоль каналов, обсаженных ивами. А мозг снова непроизвольно вспоминал: "Когда-то наше наступление закончилось страшной бойней. Трупы сбрасывали в каналы, чтобы расчистить дорогу. Нижние шлюзы были в руках австрийцев и поэтому на запоре. Вода стояла без движения, и раздувшиеся трупы моих товарищей плавали в ней. А сейчас в канале плавают утки и гуси, да рыбаки ловят на удочку рыбу. В воде, сохранившей вкус войны. Птица не знает, люди не помнят! А вода-то жирная." Хемингуэй отвернулся от канала и стал смотреть, на надвигающуюся по шоссе, Венецию. Город волновал его также, как и тогда, когда ему было восемнадцать лет, и он увидел его впервые. Тогда, в спешке войны, Хемингуэй ничего в нем не понял, только чувствовал, как все в Венеции красиво. ...Мэри глядела в взволнованное лицо мужа. 1 Из письма Чарльзу Скрибнеру. Венеция. Декабрь 1948 г. Дорогой Чарльз! ...Работаю над романом о море, земле и воздухе. Сейчас пишу о море. Это самая трудная часть романа, которая охватывает период с 1936 по 1944 год. ...Работа идет медленно. Во-первых, мучает постоянный звон в ушах. Из-за него, проклятого звона, я вынужден в течение пятнадцати месяцев, каждые четыре часа принимать лекарства. Иногда задаю себе вопрос - по ком этот звон? Во-вторых, я хочу написать так хорошо, как не писал еще никогда в своей жизни... ...А Италия прекрасна, даже зимой. А Венеция - само чудо. Здесь хочется жить и работать... 2 В четыре часа Адриану разбудил стук в дверь. Не тот аккуратный стук, которым чопорные служанки будят изнеженных барышень, намекая своим господам, что давно пора вставать, скоро завтрак, а призывные удары - пора на охоту! Спешите, а то все проспите. Адриана поспешно натянула на себя охотничий брючный костюм. Немного помучилась, надевая утепленные резиновые сапоги и, бегом, выскочила во двор. Там уже толпились все те, кто решил пойти охотиться на уток. Пешком двинулись к каналу. На берегу рассаживались по большим лодкам, и гребцы везли охотников по каналу в глубь лагуны. У Адрианы радостно билось сердце, - она впервые участвовала в настоящей охоте на уток. Вскоре лодки причалили к островку в заливе. В темноте можно было разглядеть сарай. Это был охотничий домик, стилизованный под старину, на манер крестьянского строения. Отсюда охотники разъезжались на маленьких лодках по охотничьим засадам. Здесь гребцами были настоящие егеря, знающие охоту и умеющие ублажать знатных гостей. ...Утки подлетели после полудня. Адриана снова проглядела их прилет и увидела птиц, когда услышала выстрелы. Утки кружились низко над водой, стараясь спрятаться в камыши, но отовсюду гремели выстрелы. И они взмыв вверх, снова устремлялись вниз, к спасительным зарослям... Адриана прицелилась из ружья в утку, которая в очередной раз взмыла вверх и выстрелила. Она умела стрелять. Еще в детстве отец разрешал ей стрелять из ружья и даже из пистолета. Он был генералом и мог позволить дочери пострелять из боевого оружия. А после гибели отца, ей позволял стрелять из ружья родной брат - Джанфранко. Раздался выстрел и пустая дымящаяся гильза, выскочив из ствола ружья, ударилась о край бочки и, срикошетив, скользнула по ее лбу. От неожиданности она бросила ружье и стала ладонью тереть лоб. Сейчас Адриану даже не интересовало, - попала ли в цель, и вообще, желание стрелять дальше, у нее пропало. Она была напугана, терла лоб и смотрела на ладонь, - нет ли крови? Но крови не было, и это ее успокоило, но не надолго. Появилась боязнь, - а не вскочила ли шишка? Как теперь показаться ей на глаза друзьям? Но зеркала с собой не взяла и поэтому не могла убедиться, все ли в порядке с лицом. Охота, лично для нее, закончилась. Адриане хотелось, как можно быстрей покинуть бочку. Но за ними долго никто не приезжал. Она видела, как возвращались охотники с дальних островов лагуны и исчезали внутри охотничьего домика. За ней и, находящимися рядом начинающими охотниками, приехали в последнюю очередь. Так, в крайнем случае, ей показалось. Адриана вошла в охотничий домик. Оказывается, зал для встреч находился в подвале. По крутым ступеням лестницы Адриана спустилась вниз. В зале жарко пылал камин, вокруг него сидели охотники, разгоряченные охотой, и шумно обсуждали прошедший день. Их было человек двадцать, и у каждого в руках бокал вина, которое подавал слуга, непрерывно сновавший из зала в кухню. Огонь от печи в кухне отбрасывал в затемненный зал свои багровые сполохи. Соединяясь в ограниченном пространстве подземелья, пламя камина и огонь печи придавали залу романтический вид. На вертелах, внутри печи, жарились утки. Охотники разогревались вином, и беседа текла непринужденно. Возле самого камина с бокалом вина сидел главный гость графа - Хемингуэй. Адриана, осторожно спускаясь по лестнице, услышала хрипловатый голос писателя, медленно растягивающего слова. -Сегодняшняя охота доставила мне большое удовольствие. Но такая охота на уток больше похожа на бойню. Ты только ждешь птицу, а сам полностью скован. Никуда не двинешься, привязан к бочке, и становишься рабом ожидания. Хорошо, когда выпадает счастливый случай. А если нет, то кроме разочарования, такая охота ничего не приносит. Вот в Африке выслеживаешь добычу долго. Упорно ее ведешь, приближаешься все ближе, ближе... Только оглядывайся, а то сзади тебя может вести лев или леопард, и сам можешь стать его добычей. - И первым громко расхохотался Хемингуэй. Охотники засмеялись вслед за ним, по достоинству оценив его чувство юмора. А он продолжал. - Помню, как-то я подбирался к газели, а это очень чуткое и поэтому пугливое животное... - Он неожиданно замолк, не закончив фразы. Его глаза остановились на лестнице. Сначала он увидел сапоги. Потом, заправленные в них брюки. А дальше полностью женские ноги, с грациозной осторожностью касающиеся ступенек. Он не видел еще лица обладательницы этих длинных и стройных ножек, но, помимо воли, мелькнула констатирующая мысль: "Видна порода! Идет высокая порода". "И вот вошла она - во всей своей красе и молодости, - высокая, длинноногая, со спутанными волосами, которые растрепал ветер. У нее была бледная, очень смуглая кожа и профиль, от которого у тебя, да и не только у тебя щемит сердце, блестящие темные волосы падали на плечи".- Пришло на ум описание девушки. "Откуда этот портрет? Из написанного мною? Или из того, что я еще не успел написать? Откуда она?" - Забилась настойчивая мысль. - "Кажется, это та девушка, которую мы вчера встретили у Латисаны". ...Адриана руками приподняла свои мокрые, густые волосы и бросила их обратно на плечи. Они тяжело легли на сырую от дождя куртку. Их просто необходимо расчесать. С такой растрепанной прической входить в круг мужчин не хотелось. Адриана прошла к кухне, где полыхала печь и жарились утки. Она склонилась к горячей плите, чтобы подсушить волосы. Но липкие волосы не хотели быстро просушиваться. И тогда Адриана громко обратилась ко всем: -У кого есть расческа? Но ее никто не услышал. Хемингуэй только, что закончил рассказ, но теперь уже об охоте в Испании. Он сравнивал испанскую охоту, с охотой в Африке. Возбужденные его рассказом, охотники чуть ли не на перебой, стремились поведать о своих удивительных приключениях. "Конечно! Присутствие такого необыкновенного гостя стимулирует их фантазию". - С досадой подумала Адриана. - "От них сейчас ничего не дождешься". Сбросив мокрые волосы на лицо, она пятерней растопыренных пальцев, принялась расчесывать их. Хемингуэй, потягивая из бокала вино, внимательно наблюдал за ней. "В отсвете огня она кажется прозрачной". - Фиксировал цепкий мозг писателя каждое ее движение. - "Нет. Это я так ее себе представляю. Она же в мокрой куртке и не может быть прозрачной. Но, я ее так вижу! Почему?" Барон Франчетти, склонившись к нему, тихо произнес: -Вы не желаете отправиться обратно в дом? Там нас ждет ужин. Его слова вывели Хемингуэя из состояния задумчивости, и он ответил также тихо: -Сначала попробуем свежезажаренных в натуральном огне уток. Свежая дичь, не сравнится ни с каким деликатесом. А ужинать будем ночью. Сейчас интересно послушать рассказы охотников. Такая мечтательная правда, никогда не происходила и не произойдет с ними. Но охотничьи и рыбацкие мечты надо уважать. Про себя же подумал, что не стоит торопиться. В усадьбе Мэри. Она не захотела мокнуть на охоте и осталась дома. Впрочем, он не прав - Мэри немного простудилась и не хотела давать имеющейся простуде новый импульс. Хемингуэй наблюдал за тем, как Адриана безуспешно пытается привести свои волосы в порядок, и ему хотелось помочь ей. Потребность помогать другим, была природным качеством его души. Но девушке, освещенной живым огнем, не требовалось той большой помощи, на которую он был всегда готов. И ему, до щемящей боли в сердце, вдруг захотелось помочь ей, сейчас же. Но как? "Кажется, она просила расческу? Я слышал. Вроде бы просила." - Он нащупал в кармане костяной гребень. - "Есть! Как я не забыл его сегодня взять с собой?" Граф Кехлер снова обратился к нему, но Хемингуэй его уже не слышал. Он резко поднялся из кресла и медленным раскачивающимся, словно по палубе парохода шагом, пошел к печи. Адриана почувствовала, что кто-то большой стоит за ее спиной. Она повернула голову и увидела высокого, широкоплечего, с открытым, участливым лицом Хемингуэя. Вчера она видела только его затылок, лицо - мельком. "Медведь!" - Мелькнуло у нее неожиданное сравнение писателя со зверем. Она улыбнулась, и "медведь" улыбнулся ей в ответ, но сразу же стал серьезен. Вот он полез в верхний карман куртки и вынул оттуда расческу - большую и белую, с крупными зубьями. "Он слышал, что я просила расческу. И принес. Он внимательнее всех в этом домике". - Подумала Адриана. - "Спасибо ему". Но Хемингуэй не протянул ей расческу. Глядя прямо ей в глаза, из-под припухших век, он переломил расческу двумя руками пополам. Одну половину он также молча протянул Адриане. "Зачем он это сделал? Какой-то символ?" - Мелькнула удивленная мысль, но она не получила у себя на нее ответа. Адриана протянула руку к расческе и взяла ее. И только тогда Хемингуэй произнес: -Возьмите гребень. Он ваш. -Спасибо. Только зачем вы его поломали? Я бы его вам вернула? -Он теперь ваш. - Снова повторил Хемингуэй, не отводя внимательного взгляда от ее глаз. ....-Извините, Адриана. - Обратился он к ней с некоторой долей укоризны. - Вы полностью завладели вниманием нашего дорогого гостя. Его жаждут слушать не только вы, но и все мы. Присоединяйтесь к общей компании. - И только потом сказал Хемингуэю. - Дорогой Эрнест! Я вспомнил, что специально для вас привез сюда бутылку вальполичеллы. Я знаю, вы очень любите это вино. Я предлагаю выпить бокал со мной. Он протянул бокалы Хемингуэю и Адриане. -Тридцать лет назад мы вальполичеллу пили не из бокалов, а из ведер, - задумчиво произнес Хемингуэй. -Когда это вы смогли пить такое вино ведрами? - Удивленно спросил Франчетти. -Когда была война, и мы защищали Италию от австрийцев и немцев. - Ответил Хемингуэй и, не говоря больше ни слова, выпил залпом бокал до дна. Адриане показалось, что грусть или страх промелькнули в его глазах. Но, видимо, показалось. Хемингуэй всему миру известен своим бесстрашием. Франчетти отпил немного вина и сказал: -Вы вспоминаете еще ту войну. А мы не можем забыть этой. Тогда вы были нашим союзником, совсем недавно - нашим противником. Парадоксы истории. -Но всегда воевал против немцев. - Подчеркнул Хемингуэй.- Никаких парадоксов. История повторилась. -Хорошо, Эрнест. Пойдемте ко всем. Вас ждут. Адриана, вы отпустите нашего гостя? -Да, барон. - С извиняющейся улыбкой ответила Адриана, чувствуя свою вину. -Это я задержался возле Адрианы. - Защитил девушку Хемингуэй и обратился к ней. - Так вас зовут Адриана. Я все пытался вспомнить, как вас звать. Забыл. А нас же вчера в машине знакомили? -Да. Мы знакомы с вами со вчерашнего дня. -Пойдемте, Адриана, ко всем. - Впервые обратился к ней по имени Хемингуэй. -Я так замерзла в проклятой бочке, что лучше побуду возле печи. Я отсюда все хорошо слышу и все вижу. -Тогда, Адриана,- Видимо, ему доставляло удовольствие произносить ее имя вслух. - Я и моя жена приглашают вас к себе на завтрак. Давайте послезавтра. Адриана от неожиданного приглашения удивленно распахнула и без того огромные глаза, и вежливо ответила:... 3 В Венеции Хемингуэи остановились в трехэтажном отеле "Гритти-палас" и, конечно же, на третьем этаже. Это было старинное здание, кажется, еще пятнадцатого века, непонятного стиля - смесь романского и готического, с полукруглыми арочными окнами, оставшимися в наследство от средневековья, с открытой террасой. Этот стиль в Венеции, называли венецианским. Конечно, это не самый шикарный отель в городе, но "Гритти" очень нравился Хемингуэю. С ним было связано много приятных, и не совсем приятных, воспоминаний о прошлом. Он наслаждался панорамой Венеции с высоты номеров третьего этажа. Хемингуэй всегда брал номера с видом на Адриатику. С них открывался великолепный вид на Большой канал. Сейчас ветер гнал по нему тяжелую свинцовую волну. "Если такой ветер будет продолжаться, то сегодня прилив зальет площадь. Вот будет здорово! А куда ж деваться голубям? Выживут". - Думал Хемингуэй, осматривая Венецию из окна. Возле деревянного причала гондол не было. Гондольеры попрятались от ветра за зданием "Гритти". Вряд ли кто в такую погоду решится прокатиться на гондоле. Хотя нет. Вдали по большому каналу двигалась гондола. "Наверное, пьяный американец".- Подумал Хемингуэй. - "Трезвый бы не стал выходить в такую погоду на прогулку. И холодно, и опасно" Но теперь ему стало понятно, почему гондольеры ждут пассажиров у "Гритти" - ресторан и бар отеля работали круглосуточно и всегда найдется смельчак, чтобы до нужного места добраться в гондоле или протрезвиться на зимнем ветерке. Ну, а венецианским гондольерам, смелости не занимать. И петь они могут в любую погоду. Из спальни в зал вошла Мэри. Маленькая и стройная, она фигурой напоминала юную девушку. А короткая прическа, как у мальчишки. Недаром все ее называли - мисс Мэри, а не миссис Хемингуэй. Она считала себя еще молодой. Но, внимательно взглянув на лицо можно было без большого труда определить ее возраст. Сорок лет не скрывала никакая пудра, а цепкие, в окружении заметных морщин, голубые глаза источали житейский опыт. Немудрено стать такой умной на лицо! За плечами сложный жизненный путь, в том числе и война, где она была журналистом. Там она познакомились с Эрнестом. Он был женат, она замужем. Эрнест несмотря на эти преграды, предложил стать его женой. Она согласилась, тем более со своим мужем они уже договорились о разводе. И еще - не каждой женщине выпадает возможность стать женой писателя, к тому же известного. Она любила Эрнеста, особенно, его поступки - громадные и неотесанные, как дикие гранитные глыбы. Сегодня с утра Хемингуэй что-то писал, по старой привычке, сидя прямо в постели. Сейчас ждет гостей на завтрак. Пусть будут гости, раз он так хочет. Она услышала из спальни голос мужа: 4 И в этот вечер Мэри осталась в своем номере одна. В последние дни такое случалось часто, с тех пор, как графиня Иванчич с братом побывали на их завтраке. Нет, нельзя сказать, что Эрнест забыл о ней полностью, или даже частично. Кроме, так сказать, официальных приемов, она ходила вместе с ним на вечеринки, которые он устраивал для Адрианы и ее друзей на террасе ресторана "Гритти" или в каком-нибудь кафе. Там он вначале молчит, пока не выпьет в меру, а потом рассказывает им о своих похождениях и все громко и без меры смеются. Она замечает, что и сам Хемингуэй, как бы молодеет в их компании, становится, мальчишкой. Но он, все больше и больше времени, проводит с Адрианой. Отправляет жену в отель, а сам идет на прогулку с молодой итальянкой. Вот и сегодня он гуляет с ней по вечерней Венеции. А она одна находится в номере. Но с ним произошли изменения в положительном плане. Мэри это радует. Эрнест забросил все лекарства в ящик письменного стола и совершенно не принимает их. Но это не сказывается на его здоровье, он весел и подвижен. Он давно с таким упоением не работал над своими старыми рукописями. Доводит их до ума. А на уме у него мысль - написать новый рассказ, а может быть, роман. Сейчас ищет сюжет. Говорит, еще немного и он созреет в голове и захватит его сердце. Неужели, Адриана дает ему импульс для работы? То вдохновение, которое она, его жена не может ему дать. Раз так благотворно она влияет на него, то пусть встречаются. Ее Эрнест очень осторожен. Он не любит разводить слухов вокруг себя. Более того, их боится и старается не давать повода желтой прессе для пересудов о своей семейной жизни. Да, она знает, как Хемингуэй боится огласки своих похождений с женщинами. Два года назад в него влюбилась симпатичная кубинка, до умопомрачения. Так Эрнест отправил ее на лечение в психиатрическую больницу в Нью-Йорк. Подальше от Кубы, чтобы никто не знал. Но Мэри знает, только молчит. Он лепит свой образ сам, и она должна помогать ему в этом. Так, чтобы он не заметил. Мэри создает законченный образ Хемингуэя. Ее имя в истории, должно стоять наравне с ним. Он должен написать новые произведения, которые превзойдут по славе прошлые. Мэри должна ему в этом помочь. Если она не дарит ему вдохновения, то должна создать все условия для появления и поддержания у него творческого вдохновение. Пусть даже с помощью Адрианы. Об итальянке забудут, как и обо всех его бывших подружках, как забыли об интрижках с Марлен Дитрих или Ингрид Бергман. Адриана никогда не сравнится с ними. Сохранится лишь имя жены, которая до конца жизни была с ним рядом. Сейчас необходимо, чтобы он создал что-то грандиозное. Пусть он погуляет с этой итальяночкой. Мэри терпеливая - все переживет, ради того, чтобы Хемингуэй обрел вдохновение. Так рассуждала Мэри в одиночестве. Но червь сомнения - правильно ли она все рассчитывает, грыз ее. Ему почти пятьдесят - Адриане восемнадцать или девятнадцать. При таком разрыве лет интрижка возможна, но брак - вряд ли. Эрнест говорил о противоречивости таких браков. Со стороны мужчины это коммерция, со стороны женщины - проституция или проявление жалости. К коммерции он неспособен, проститутку найдет везде, а жалости к себе никогда не потерпит. И Мэри приходила к успокоительному выводу - для ее брака, Адриана не опасна. Но все-таки? Билась и другая мысль. Есть же в мире ужасные примеры. Вот, например, Чарли Чаплин. Совсем недавно женился вновь. Ему, кажется, было тогда пятьдесят четыре, его новой жене - восемнадцать. Эрнест смеялся над стариком Чарли. А тот каждый год делает со своей юной женой по ребенку. Чем не пример? У них с Адрианой разница лет поменьше, чем у тех - Чаплиных. Не намного, правда. Да и Эрнест за последние пару лет стал не тем мужчиной, готовым при каждом найденном им красивом выражении, любить свою жену. Сильно сдал, поседел, погрузнел, не может жить без таблеток. Но, все же?... Надо начистоту поговорить с Адрианой, предупредить ее. Она, как женщина, должна быть разумнее в своих чувствах, чем Хемингуэй. Так продолжала размышлять Мэри, готовая на все ради мужа, но только без потери его. ...А в это время Хемингуэй и Адриана сидели в кафе "Флориан". За два часа прогулки по зимней Венеции они успели промерзнуть. -Что ты желаешь выпить? - Хемингуэй посещение баров всегда начинал с употребления напитков. Он уже называл ее на "ты". -Вы меня приучили к мартини. До этого я никогда его не употребляла. - Ответила Адриана и кивком головы откинула свои волосы на плечи. -Еще раз сделай так, моя девочка? - Попросил Хемингуэй. -Что? -Также встряхни волосами, чтобы они летели, как ветер. -Вам нравится? -Очень. -Не знаю, сумею ли я повторить. По заказу может не получиться. -Попробуй еще раз. Адриана опустила голову, и ее черные блестящие волосы полностью закрыли ее лицо. Она резким взмахом подняла голову, и волосы вновь заструились по ее плечам. Хемингуэй вздохнул и положил ей руку на голову и погладил волосы. -Ни у кого я еще не видел таких волос. Послушных и жестких одновременно. Ни у кого. -Вам действительно они нравятся? ...-Спасибо, девочка, что умеешь успокаивать. Действительно пора выпить. Адриана выпила свой бокал до дна. Хемингуэй внимательно смотрел на нее. "Не приучить бы ее к алкоголю. Мне, старому пьянице, уже все равно. А ей еще жить". - Мелькнула усталая мысль и он выпил весь бокал. -А теперь от вина стало легче? - Спросила Адриана. -Легче - нет. Теплее - да. От твоего присутствия, девочка, теплее. Эти полупризнания Хемингуэя, обезоруживали Адриану. Она чувствовала, что нужна ему, но не понимала для чего. Но она не старалась разгадать, почему нужна человеку, почти в три раза старше ее. Она чувствовала себя обязанной, чем-то помочь этому не простому человеку, с изломанной судьбой. Его судьба не казалось ей, как раньше, безоблачной. -Вы мне скажите все, что хотите, и вам станет легче. - С долей сострадания попросила она. Он уловил интонации ее голоса. -Жалеть людей нельзя. От жалости люди становятся медузами. Но спасибо тебе за то, что хочешь мне помочь. Он часто говорил афоризмами, которые Адриана не могла понять. Она их старалась запомнить, чтобы разобраться на досуге, но не получалось, а многое из сказанного им, забывала. "Не доросла еще до понимания простых истин". - Снова успокаивала Адриана себя. -Уже поздно. Тебя не будут ругать дома? -Нет. Мама знает, с кем я. Хемингуэй вздохнул. "Счастливая! О ней кто-то переживает. И я теперь стал переживать за нее". -Давай я тебя отвезу домой на гондоле? -Вода в каналах поднялась, и лодка может не пройти под арками. -Раз гондольеры работают, то они знают, где им проходить. -Хорошо. Поедем на гондоле. Хемингуэй подозвал официанта: -Возьмите для нас гондолу и положите туда вино. -Какое желаете синьор Хемингуэй? - Уточнил официант. -Да. Действительно. Что бы нам взять в дорогу? - Обратился он к Адриане. -На улице холодно. Пусть будет мартини. -Сухое мартини. Он протянул официанту деньги. Тот в ответ отсчитал сдачу и ушел. -Ну, что пойдем, девочка. Посмотрим на Венецию с воды. Со студеной воды, на горячую Венецию. Мы ее будем видеть, она нас - нет. - Уточнил Хемингуэй. -Вас здесь все знают. Венеция все равно будет смотреть на нас. Никуда от нее не скроешься. - Ответила Адриана. -Наоборот. Это я знаю Венецию, а не она меня. Спрячемся от нее в темноте каналов. Они вышли на улицу. Большой канал был рядом, через дорогу. "Ветер дул им в спины и трепал волосы девушки. Ветер разделил волосы на затылке, и они улетели вперед, прилипая к щекам".- Мелькнула в его голове фраза. Кажется, из его же произведения. У деревянного причала канала стояла гондола, освещаемая огнями, падающими из домов. В их свете гондола казалась черной, а промерзшая на морозе вода канала - зеленой. "Какая красивая гондола! Изящество и соразмерность линий, как у призовой лошади. Почему я раньше не замечал ее красоты? - Подумал он. - Наверное, не с кем было сравнить лошадь". Он вошел в лодку, которая закачалась под его ногами, и подал руку Адриане. Она прошла в гондолу и остановилась, раскинув руки, удерживая равновесие. Ветер развивал волосы Адрианы, и она была похожа на языческую статую. Такие статуи древние мореходы устанавливали на носу судов, как своих покровительниц и впередсмотрящих. Огромные глаза, казавшиеся в темноте еще большими, и прямой античный нос, делали Адриану похожей на языческую богиню. "Она похожа на нее не только лицом. Она может, не только защищать от бурь, но и вдохновлять иссохшие бродячие души, жаждущие увидеть такой желанный берег". - С тоской подумал Хемингуэй. Официант принес вино в ведерке и поношенное одеяло. -Хозяин просил передать вам вино в подарок, синьор Хемингуэй. -Передайте ему большое спасибо. Но я не могу принять такой подарок. -Он сказал, что в такую погоду, при прогулке по воде, подарок греет душу лучше, чем что-то приобретенное за деньги. Заходите к нам чаще, синьор Хемингуэй. Хемингуэй достал из кармана деньги и положил купюру в руку официанта. -Возьмите за вино. Тот сразу же вернул деньги обратно. -Не надо. Это наш подарок. -Тогда возьмите, как чаевые. -Вы мне уже дали на чай. -Тогда жене и детям купите подарок. -У меня, их нет. Ваши бомбардировщики разбили мой дом в Тревизо. Я остался один живым из семьи потому, что был на фронте. -Извините меня. От всех летчиков и солдат. -Вы здесь ни при чем. Все мы тогда были пешками. -Все равно извините. -Пожалуйста, извиняю. Но разве это поможет... Отдыхайте. Счастливо, синьор Хемингуэй. Приятной прогулки, сударыня. Настроение после разговора с официантом упало. "Везде война!" - Подумал он. - Когда мы о ней забудем. Надо быстрее забыть об официанте". Он прошел к носу гондолы, снова закачавшейся под его весом. -Куда мы поедем? - Спросила Адриана. -Попроси гондольера, чтобы он час покатал нас там, где ему удобнее. Не хочется его мучить на таком ветру. -Пусть он выгребет на большую воду, а там я ему скажу, куда нас везти. Хорошо. -Хорошо. Адриана по-итальянски сказала гондольеру. Тот сразу же загорланил песню, накренил лодку, чтобы было легче грести, и гондола отошла от причала. Они сидели в темноте, прижавшись друг к другу. На душе Хемингуэя, после разговора с официантом, было муторно. -Достань бутылку, выпьем вина. -Вам снова стало плохо? -Плохо. -После разговора с официантом? -И после него тоже. -Неправда. До него вам было хорошо. Он сказал о войне, и я заметила, что вы сразу же изменились. "Она умеет чувствовать меня". - Подумал Хемингуэй. - "Давно меня так никто не чувствовал". Он обнял ее за плечи. Адриана склонила голову ближе к нему. Повернувшись к ней, нежно, чего давно не наблюдал за собой, поцеловал ее в губы. Впервые за время их встреч. -Спасибо тебе, девочка. А сейчас подай вино. Она протянула ему ведерко с вином. Бутылка была откупорена предусмотрительным официантом и вновь заткнута уже обыкновенной винной пробкой. В ведерке находились пластмассовые стаканчики. В темноте, стараясь не пролить мимо стакана, Хемингуэй налил вино. -Выпей, девочка. Это помогает от всех недугов - печалей и страхов. -У меня, их нет. Я с вами делаю то, чего не следует делать. Она выпила вино и положила стакан в ведерко. Хемингуэй выпил свой стакан, и молчал. -Холодно. Укройте меня одеялом и обнимите. - Впервые попросила его так Адриана. Хемингуэй, также молча, развернул одеяло и укрыл ее, почти лежащую на дне гондолы. Гондольер, крепкий парень в толстом синем свитере, продолжал горланить песню для своих пассажиров. -Скажи ему, девочка, чтобы он перестал петь, а то горло простудит. -Пусть поет. Так романтичнее. Или нет! Раз вам не нравится, я скажу ему, чтобы он прекратил петь. -Раз тебе нравится, то пусть поет. Не говори ему ничего. Я очень люблю итальянские песни. -Вам снова плохо. Вы снова что-то вспоминаете. Войну? Голос у нее был ласковый и низкий, как звук виолончели Пабло Казальса. Он шел откуда-то изнутри, но не из тела, а из темноты воздуха. Так казалось Хемингуэю. -И ее тоже. -Говорите мне о ней, и вам станет легче. А может, еще выпьете? -Выпью. А ты будешь, девочка? -Пока нет. Я согреваюсь под одеялом, не хочется высовываться наружу. -Ну, тогда выпью я. Хемингуэй взял бутылку и прямо из горлышка стал пить. Вино булькало в его горле, и эти утробные звуки слышала Адриана. Наконец, он поставил бутылку обратно в ведерко и лег рядом с ней на дно гондолы. -Укройтесь одеялом. - Она раскрыла край одеяла, и ветер приподнял его. - Как холодно! Быстрее! ....Хемингуэй привстал в гондоле, влажный порыв ветра ударил ему в лицо и снова проник внутрь одеяла. Он аккуратно прикрыл им Адриану, - его девочка не должна страдать из-за него. Налил в стаканы вино и протянул Адриане. -Возьми, девочка. Давай ни о чем не вспоминать. -Слушаюсь. - Она рассмеялась. - Видите, я научилась говорить у вас, коротко и ясно. Не будем больше вспоминать. Они выпили вино, и Адриана спросила: -Куда мы едем? -Не знаю. Ты же сказала, что будешь указывать ему дорогу. -А он поет и ничего не видит! -Он все видит и поэтому поет. Скажи ему, куда хочешь ехать. Адриана подняла голову и крикнула гондольеру: -Эй, бамбино! Тот повернул в их сторону лицо, с выражением, будто впервые видит их в своей гондоле, и перестал петь. Он действительно ничего не видел. Видеть не входило в его обязанности. -Ближе к Сан-Марко. Гондольер поднял руку вверх, - все понятно, и снова запел, с отсутствующим лицом. Они лежали на дне гондолы и смотрели в темное небо, закрытое тучами. Он положил ей руку под голову, чтобы удобнее было лежать. Она положила свою руку ему на грудь, так надежнее. Над ними проплыла низкая арка моста. -Видишь? - Тихо сказал Хемингуэй. - Не все мосты затоплены. -Они не могут быть затоплены никогда. Наши предки знали, как строить. -Предки всегда умнее потомков. -Почему? -Потому, что они знают свои ошибки и учат своих детей не повторять их. Но, видимо, плохо учат. Человек обречен повторять ошибки предыдущих поколений. Чем больше поколений, тем больше ошибок. Поэтому предки умнее потомков. -Почему человек повторяет прошлые ошибки? -Он не может жить без ошибок. Без них, жизнь не интересна. -Не надо говорить пессимистично. В мире все прекрасно! -Да. Пока ты не думаешь об этом мире. -Давайте думать о себе... Она приподнялась над ним и поцеловала его. Впервые сама. -Как хорошо думать о себе... Гондольер перестал петь, и они почувствовали, как лодка ударилась о причал. -Прибыли. -Да. Уже поздно и мне пора домой. -Сейчас идем. Он встал, помог Адриане подняться. Одеяло и ведерко с недопитым вином остались в гондоле. -Скажи малому, чтобы отвез все обратно. -Сейчас. Отвезешь все обратно в "Флориан"! - сказала Адриана гондольеру. -Си. - Ответил тот, улыбаясь. Он помог выйти Адриане и Хемингуэю из гондолы. Хемингуэй расплатился с ним, а гондольер весело говорил что-то по-итальянски, видимо, желая им дальнейших успехов. Но Адриана не перевела его слова. Они вышли на Пьяцетту и пересекли мощенную булыжниками, холодную площадь. Зимний ветер снова разметал волосы Адрианы по лицу. Она пыталась их удержать рукой, но это не удавалось. -Не держи их. Пусть они летят впереди нас. Адриана послушно опустила руку. Они шли по площади, тесно прижавшись к друг другу. -Вот место, где немец стрелял в голубей...- Промолвила она. -За это мы его, наверное, убили. Или повесили. А если не его, то его брата или отца. Кто знает? Но точно, что-то нехорошее для него сделали. -Не надо вспоминать. Я случайно об этом вспомнила. -Да. Все мы варвары. В войну для нас нет ничего святого. Во время мира мечтаем о реванше.... 5 ...Адриана с братом Джанфранко сидели вдали от Хемингуэя. Она понимала, что места рядом с Хемингуэем принадлежат тем, кто организовал эту встречу. Что ж, пусть посидят с ним другие. Она видит его и беседует с ним почти каждый день, к тому же, наедине. Не каждому, из сидящих сейчас за столом, такое дано. Как обычно, Хемингуэй предложил начать ужин с виски. Ему не возражали. Все привыкли к тому, что он выпивает достаточно много, и в основном, крепкие напитки. Сегодня он должен рассказать о корриде и, как поняла Адриана, для такого рассказа нужно вдохновение. А что, как ни виски, дает вдохновение. Но потреблять его в таких дозах.... Адриана, встречаясь с Хемингуэем, видела, что он много пьет, и пришла к выводу, что алкоголь ему заменяет лекарство. После его приема он становится более уверенным в себе. Да, несмотря на свою молодость и незнание психологии, Адриана стала понимать психическую сторону выпивок Хемингуэя. Другие же могли увидеть в Хемингуэе, алкоголика. Но у Адрианы сладко замирало сердце, когда Хемингуэй с поднятой рюмкой, молча обращался к ней и пил за нее. Другие не понимают его действия, не видят, что он в этот момент молча говорит только к ней. В его молчаливом обращении было что-то ритаульное, многозначительное и непонятное. Но как все романтично! Недаром, так тревожно-сладостно замирает ее сердце от неизвестности будущего. Пусть он чаще наливает в свой бокал вина или виски, пусть такое состояние у нее длится как можно дольше. Как приятна восемнадцатилетней девушке такая неопределенность! Какие романтические мечты она порождает! И как страшно... Но об этом Адриана старалась не думать. Зоркая Аспазия не могла не заметить, что Хемингуэй часто бросает взгляды на Адриану и поднимает рюмку в ее сторону, как бы приветствуя ее. И на правах старой дружбы, она спросила об этом Хемингуэя прямо и открыто. Для такого вопроса у нее были все основания, заложенные прошлыми встречами: -Что это за девушка, на которую ты постоянно смотришь, Папа? Хемингуэй склонился к ее уху и прошептал: -Эта девушка - мое вдохновение. Аспазия сразу же все поняла: -Тебе, как всегда, необходимы вино и женщины. Только в них ты находишь себя и свое вдохновение. -Ты права, как и десять лет назад. Мне они необходимы, как автомобилю бензин. Своего горючего давно не хватает. Нужна принудительная подпитка. -У тебя хороший вкус сохранился до старости. - С улыбкой одобрила его новый выбор Аспазия. Видимо, она не испытывала к Хемингуэю чувство ревности - их любовь осталась в прошлом. Но осталась. Вернее, законсервировалась. И вряд ли кому-то из них нужна любовь десятилетней сохранности. Любовь всегда свежа. И они оба это прекрасно понимали. А ревность - дурной запах от прошедшей любви. Поэтому не стоит глубоко ворошить прошлое - им надо уметь ностальгически наслаждаться. -Ты снова права, графиня. Люблю все качественное. -Папа! Ты обещал рассказать о бое быков. - Громко сказала Аспазия. - Может пора приступить к корриде? Хемингуэй ответил сразу же, не стал ждать дальнейших уговоров. -Корриду надо видеть. Рассказывать о ней, тоже самое, что пить чай вместо вина. А во время корриды все пьют перно. Только это вино может одновременно возбуждать душу и охлаждать мозг. Перно незаменимо во время корриды... -А сама коррида? -Чтобы увидеть красивый бой матадора с быком надо не покидать корриду ни на минуту. Придти первым к началу схваток и уйти последним из цирка. И так каждый день. Только тогда можно увидеть один-единственный, действительно захватывающий всего тебя, бой. А то можно уйти разочарованным после одного-двух боев. Останется в памяти глупое выражение недоумения на морде быка - зачем его вывели на арену? Оставьте меня в покое! Даже, когда быка мучениями доводят до бешенства, он борется за то, чтобы его оставили в покое. Быки от природы не драчуны. Они жаждут спокойной жизни. -Вы все о быках. А как тореадоры? -Матадор - убийца и самоубийца. Одновременно, в одном лице. Матадорами становятся люди, склонные к самоубийству, в первую очередь. Убийцами они становятся позже, по обязанности. Нормальный человек, без знамения рока, никогда не выйдет на арену. Поэтому из многих мечтающих быть тореадорами, только единицы несут на себе печать рока. Они и становятся лучшими матадорами. Они жаждут быть убитыми на глазах народа. А, если так не получится, то хороший и уважающий зрителей матадор, убьет себя наедине с собой. -Мрачно, мистер Хемингуэй. Вы никогда не станете матадором. В вас нет рока. - Громко прервала его Аспазия. - Ты никогда не сможешь выйти на арену для боя с быком. - Добавила она. Наверное, Аспазия знала, как можно завести Хемингуэя, раз так говорила. И, кажется, она добилась своего. Хемингуэй перевел взгляд на Адриану, словно ища у нее поддержки. Та ободряюще улыбнулась ему в ответ, - все правильно. Но, что правильно, она не знала. Но улыбнулась. Последнее время она не могла возражать Хемингуэю и замечала это за собой. Неужели, начинала подчиняться его воле? Хемингуэй, смотрел на нее, криво усмехаясь. Мэри перехватила их взгляды и потупила взор. Аспазия щедро улыбалась, переводя хитрый взгляд с Хемингуэя на Адриану. Она все понимала. Мэри подняла голову и сказала: -Эрни, может ты расскажешь, как сам сражался с быком и не станешь говорить о роке? И тут у Хемингуэя, улыбка резко пропала, словно стер ее набежавший ветер. Он зло произнес, глядя на Мэри: -Не бойтесь мисс Мэри. Рок довлеет только над тем, кто не умеет его подчинить себе. Но, услышав слова Мэри о том, что Хемингуэй сражался с быком, гости зашумели. Барон Франчетти выразил их желание словами: -Дорогой Эрнест! Так расскажите, как вы были тореадором? Все заинтригованы. Хемингуэй поймал глазами взгляд Адрианы. Но та смотрела на него растерянно. Она знала, что Хемингуэй любит рассказывать о своих блестящих победах. А там, вряд ли была победа. Хемингуэй понял причину ее растерянности. Она боится, что в бою с быком он не смог победить и нельзя об этом рассказывать. Он ободряюще улыбнулся Адриане, и кинул недовольный взгляд на Мэри, - спровоцировала его на этот рассказ. Медленно растягивая слова начал: -За несколько часов до настоящей корриды на арену выпускают молодого вола или годовалого теленка. Каждый зритель может сразиться с ним. Их выходит на арену одновременно несколько сотен, и все злят бычка. Тот не знает, куда от них деваться. Однажды мы поспорили с друзьями, что я завалю быка руками. Как раз на арене находился молодой вол. Пришлось долго отбивать его у толпы, чтобы он обратил на меня внимание. Наконец, мне удалось схватить его за рога, и началась борьба. Даже толпа затихла, наблюдая за нами. Бычок был силен, но я повалил его на землю. Торсида вопила от радости. Американец справился с быком! Такого раньше не видели... На испанца бы не обратили внимания. -А быка вы убили? - Восторженно задала вопрос Афдера, ловившая влюбленным взглядом, каждый его жест и слово. -Нет. Я же был без шпаги. А бык поднялся и с обиженной мордой, жалобно мыча, побежал от меня прочь, помахивая хвостом. Наверное, сильно оскорбился. - Пошутил Хемингуэй и засмеялся первым. За ним весело захохотали другие. Хемингуэй был доволен положительной реакцией зрителей, но все же с неодобрением смотрел на Мэри, которая вынудила его на такой малоинтересный рассказ о себе. Он подозвал к себе официанта и, смеясь, приказал: -Уберите все со стола, я возьму скатерть. Она красная, как мулета. Друзья! Давайте выпьем, и я покажу вам приемы матадора. -У-у! - Радостно зашумели гости, особенно молодежь. Всем хотелось увидеть приемы боя с быком. Хемингуэй схватил рюмку виски и залпом выпил до дна. Мэри поняла, что муж разошелся не на шутку, и попыталась его урезонить. -Эрни! Здесь не арена для боя быков... Хемингуэй обвел взглядом гостей и победно взглянул на Мэри. Все они хотели увидеть действия настоящего матадора. -Самый лучший рассказ никогда не заменит увиденного. Мне нужен бык. Кто желает им стать? Он поглядел на Адриану, но она смущенно отвела глаза в сторону. "Не надо девочку выставлять на посмешище". - Запоздало пожалел Хемингуэй о своем предложении. - "И так все видят, что мы много времени проводим вместе. Жаль, что нельзя мне выйти с ней на арену". ...И он медленно произнес, обращаясь к ней: -Мисс Мэри! Ты будешь быком! ...Хемингуэй мотнул головой, как бык и, вроде бы хотел возразить, но Мэри его опередила, твердо заявив: -Финиш! На сегодня корриды хватит. И Хемингуэй неожиданно для зрителей, согласился: -Хватит! Ты, как всегда права - тореро из меня не получился. Он, как и в начале игры, церемонно поклонился зрителям. -Бой закончился в пользу быка. Но на настоящей арене такого быть не может. Тореро всегда должен победить. Но в жизни часто все происходит наоборот. Он еще раз поклонился, а зрители захлопали в ладоши, как бы всерьез приветствуя участников боя. Хемингуэй отер пот со лба, подошел к столу, вынул из вазы красную гвоздику и протянул ее Мэри: -Какой прекрасный бык! Ты подарила минуту наслаждения гостям. Вот тебе за храбрость боевая медаль! - Мэри взяла гвоздику. - Спасибо тебе, что ты дала мне возможность почувствовать себя человеком. Я всегда буду благодарен тебе за это... 6 Иванчичи владели только одним этажом старинного пятиэтажного дома. Этот этаж был их единственной недвижимой собственностью. Когда-то они имели свой большой дом и имение между Венецией и Триестом на берегу моря. Но после казни их отца - муссолиниевского генерала партизанами, новое правительство конфисковало у графини Иванчич почти всю недвижимость, как у "столпов фашистского режима в Италии". Пришлось распродать оставшееся имущество и купить один этаж этого дома в Венеции. Они жили на ренту от проданного, да на некоторые запасы средств, оставшихся от погибшего отца. Конечно, они не бедствовали, как гондольеры на каналах, готовые за десяток лир везти любого пассажира, куда тот прикажет, но все же приходилось урезать во многом, особенно, в больших покупках. И прислуга у них была в единственном числе - пожилая женщина, которая готовила еду, прибирала в комнатах и выполняла прочую домашнюю работу. Сегодня к ним должна придти на завтрак чета Хемингуэев. Прислуга давно приготовила стол, оставалось только его накрыть. Дора Иванчич, вдова генерала, - располневшая женщина за пятьдесят лет, была рада встретить по-графски великого писателя. Она волновалась в предчувствии необычной встречи. Адриана давно рассказала ей о своих встречах с Хемингуэем, и мать воспринимала их, как хорошее предзнаменование дочери, накануне ее вступления во взрослую жизнь... -Спасибо вам, Дора. Я надеялась на ваше понимание. Как видите, я не запрещаю встречаться своему мужу с Адрианой. Серьезного будущего у них нет. Тридцать лет разницы - порог, который стереть невозможно. Пусть они будут друзьями, раз необходимо ими быть. Но не больше. Я рассчитываю на вашу поддержку. - Мэри была не совсем довольна, что разговор шел не конкретно. Но пока хватит и такого разговора. -Я, до встречи с вами, не придавала большого значения увлечению Адрианы. Считала, что ей лестно быть рядом с писателем. Но раз у вас возникают личные проблемы, то я буду контролировать действия Адрианы. Я серьезно поговорю с ней. -Я уже сказала, что это не личная моя проблема. - Досадливо пояснила Мэри. - Она необходима Хемингуэю, как стимул к жизни, вернее, к работе. Я забочусь о вашей девочке, чтобы она не испортила свою репутацию. Впереди у нее вся жизнь. Вот и все, что меня беспокоит. Я могу рассчитывать на вашу поддержку в том, что их отношения не выйдут за рамки дозволенного? -Да. - Твердо ответила Дора. - Адриана самостоятельный человек и может контролировать свои поступки. Я, со своей стороны, буду ей подсказывать, как себя вести в конкретном случае. Она мне пока еще доверяет свои тайны. Мы правоверные католики... -Вот и прекрасно! - Перебила ее Мэри. - Вы меня правильно поняли. Если возникнет какая-то сложность, я надеюсь, мы ее будем решать вместе. -Да. Мне очень приятно, что вы поделились со мной своими проблемами, доверили их мне. Я буду подсказывать своей дочери, как себя вести в дальнейшем. -А теперь, Дора, я хочу вручить вам подарок. Хемингуэй торопился и не успел подарить вам книгу. Вот она с его автографом. А лично от меня, вам в подарок небольшое колечко на палец. -Что вы! - Воскликнула польщенная Дора. - Я не могу принять от вас такого дорогого подарка. -Это не подарок, а дань уважения к матери Адрианы. - Подчеркнула Мэри. - Кольцо, как бы скрепит нашу дружбу. -Спасибо. - Уже не сопротивлялась подарку Дора. - Давно никто не дарил мне такого подарка. Муж, в последний раз, на день рождения. А без мужа нам сейчас материально трудно... - Посетовала Дора. ...Дора пошла провожать Мэри. Джанфранко прошел к Адриане. Та сидела в кресле и невнимательно листала книжку. Она до сих пор не могла придти в себя после разговора с Мэри Хемингуэй. -Сестра! - весело обратился к ней Джанфранко. - Тебе записка от твоего возлюбленного. -Он не мой возлюбленный, - поспешно возразила Адриана. Они оба имели в виду Хемингуэя. - Дай записку? Джанфранко протянул ей кусочек бумаги, не аккуратно вырванный из блокнота. На нем было наспех нацарапано всего три слова: "Жду в баре "Гритти". Х." Она еще раз пробежала коротенькую запись на бумажке и, не складывая, положила в страницы книги. -Он не сказал, когда прийти. - Адриана была уверена, что любопытный Джанфранко прочитал записку. -Нет. Но они с американцем уселись там надолго. Виски пьют. - Уточнил Джанфранко. Но Адриана молчала. И тогда Джанфранко дополнил информацию сообщением о Мэри и матери. - Сейчас я услышал кусочек разговора мамы и мисс Мэри. Они решили не допускать углубления твоих отношений с Хемом. -У меня с ним нет никаких отношений. - Торопливо ответила Адриана, и переспросила. - А какие отношения они имеют в виду? -Я точно не понял. Но, кажется, мисс Мэри тебя побаивается. Вот так, сестренка. Она не хочет, чтобы ты приезжала в Кортина. Смотри, куда ты вспорхнула? Не ожидал. -Не ожидай и ничего другого. Я не пойду сегодня к Хемингуэю! Понял? Увидишь его, так и скажи! -Это твое дело. Мне он дал машину на целый день, только за то, чтобы я передал тебе записку. -Ну, и гоняй на ней. Лучше бы больше внимания уделял учебе. -С учебой успеется. Я хочу, как Хемингуэй стать писателем. Ты мне в этом поможешь? -Тебе надо помогать в этом? -Ты ж с Хемингуэем в хороших отношениях. Почему бы, не помочь брату? -Отстань. -Я побежал. Надо отвезти мисс Хемингуэй в гостиницу. До вечера. Адриана ничего ему не ответила, и Джанфранко ушел. Когда Джанфранко вез Мэри в машине, та спросила его: ...Дора зашла в комнату к Адриане перед обедом. Дочь лежала на кушетке и читала книгу. -Ади. - Ласково обратилась к ней мать. Так Адриану называли в семье. - Ты сегодня куда-нибудь идешь?... Во второй половине дня Адриана решила выйти из дома и навестить подруг. Ноги сами привели ее к "Гритти". Она с минуту раздумывала - входить или не входить в бар и вошла. Хемингуэй за столиком сидел один. Никого рядом с ним не было. На столе стояли стакан с виски и бутылка содовой. Кажется, он достаточно сегодня принял. "Наверстывает упущенное на завтраке у нас". - Горько подумала Адриана. Ей стало больно от мысли о своем доме, где, благодаря Мэри Хемингуэй, произошло что-то серьезное. Она подошла к столику. Хемингуэй поднял на нее глаза и, растягивая слова, произнес: -А я уже подумал, случилось что-то? Думал ты не придешь. Садись. Виски тебе еще нельзя. - Он чувствовал свою ответственность за нее, поэтому предложил. - Может, мартини? -Давайте выйдем. - Не присаживаясь, попросила Адриана. Ей захотелось рассказать Хемингуэю все, что произошло после его ухода от них. -Конечно. - Почему-то суетливо ответил Хемингуэй, поняв, что у Адрианы какие-то неприятности. Они прошли в холл и встали в уголке за колонной, чтобы их не было видно. -Что произошло, девочка? - Тревожным голосом спросил Хемингуэй. -Ничего. - Адриана неожиданно для себя решила не посвящать его в сегодняшние разговоры. - Просто я хотела вас увидеть! Она сама, первой, обняла его за шею и, приподнявшись на носках, поцеловала в губы. -Все хорошо. - Прошептала она, и слезы навернулись на ее глаза. -Тебе плохо, дочка? - Ласково спросил Хемингуэй, не выпуская ее из своих объятий. -Нет. Мне хорошо. Но Хемингуэй, будто не слышал. -Иногда бывает плохо, дочка. Надо только немного потерпеть и все пройдет. Пойдем, девочка, поборем твое плохо. И они вышли из бара в романтический мир Венеции. 7 Венеция. Март 1949 года. Нью-Йорк. Из письма Чарльзу Скрибнеру. ...Я не буду допускать к себе фотографов или репортеров, потому что я слишком устал - я веду свою борьбу - и еще потому, что все мое лицо покрыто коркой, как после ожога. У меня стрептококковое заражение, страфилококковое заражение (вероятно, я пишу это слово с ошибками), плюс рожистое воспаление, в меня вогнали тринадцать с половиной миллиона кубиков пенициллина и еще три с половиной миллиона, когда начался рецидив. Доктора в Кортина думали, что инфекция может перейти в мозг и привести к менингиту, поскольку левый глаз был поражен целиком и совершенно закрылся, так что, когда я открывал его с помощью борной, большая часть ресниц вылезала. Такое заражение могло произойти от пыли на плохих дорогах, а также от обрывков пыжа. До сих пор не могу бриться. Дважды пытался, но кожа сдирается, как почтовая марка. Поэтому стригусь ножницами раз в неделю. Физиономия при этом выглядит небритой, но не настолько, как если бы я отпускал бороду. Все вышеизложенное истинная правда, и вы можете рассказывать это кому угодно, включая прессу". Отдых в Кортина Д"Ампеццо закончился для Хемингуэев плачевно, если не сказать - трагически. Первая неделя прошла нормально. Много ходили в горах на лыжах, вечерами посещали знакомых, прежде всего, братьев Кехлеров. Хемингуэй один раз с Карло Кехлером побывал в горах, охотились на куропаток. Хемингуэй рассчитывал на день Святого Стефана побывать в Венеции, посмотреть карнавал, самому в нем поучаствовать. И, конечно же, встретиться с Адрианой, но неожиданно простудился, поднялась температура, и он вынужден был провести несколько дней в постели. Когда температура спала, то сразу же засобирался в Венецию на концовку карнавала. Но врачи категорически были против поездки. Пришлось отложить посещение карнавала на следующие годы. Хемингуэй страшно нервничал и изводил мелочными придирками Мэри. Она понимала его состояние, - хочет увидеть Адриану, которая пообещала Папе приехать в горы, но ни разу сюда не явилась. Но Мэри знала, что без разрешения матери, Адриана сюда не приедет. Она сама просила об этом Дору. Мэри видела, как мучается Эрнест и, в конце концов, решила, что кратковременное присутствие Адрианы позволит быстрее обрести Хемингуэю душевное равновесие, поможет в выздоровлении мужа. Кроме того, Хемингуэй перестанет переносить свою злость, на нее. Скрепя сердце, Мэри позвонила Иванчичам и попросила Дору, чтобы та направила сюда Адриану. Да, именно, направила. Другого слова журналистка Мэри не смогла подобрать. Но только на один день. И пусть придумает любую причину, возврата на следующий день Адрианы в Венецию. Она попросила Джанфранко, отдыхающего с ними, съездить в Венецию за сестрой и привезти ее в Кортина. Об этом ни она, ни Джанфранко не сказали Хемингуэю, решили - пусть будет сюрприз. Сюрприз удался на славу. Мэри видела, что радости Эрнеста нет предела. С приездом Адрианы, Хемингуэй преобразился. Прежде всего, внешне - срочно побрился, а то не брился во время болезни. И внутренне стал живым и бодрым, радостная улыбка не сходила с его лица. И, главное, необыкновенно добрым и внимательным был в тот день к Мэри. Ее это радовало, и она превосходно играла роль гостеприимной и верной супруги великого писателя. Мэри вдруг почувствовала себя доброй феей Эрнеста в снежных, незнакомых горах, готовая оказать любую помощь любимому человеку. Пусть животворно на его мужа повлияла Адриана, но все это организовала она, своим практическим умом. К большому огорчению Хемингуэя, Адриана приехала всего на один день... ...И вот сейчас Хемингуэй лежал в больничной палате, а рядом с ним находилась Мэри. Временно прекратив свое лечение, она приехала в Падую. Ее нога была в гипсе, и врачи обещали его снять в течение месяца. Мэри находилась с мужем уже три дня. Она смешно прыгала на костылях по палате. Но Хемингуэй из-за болей в голове, не замечал ее героического передвижения. Мэри была у него за сиделку. Больничная сиделка расположилась в комнате медперсонала и приходила к Хемингуэю только по вызову. Мэри спала в его палате на раскладном кресле, - оно было низким и лучше всего подходило ее поломанной ноге. Она от всей души, всеми силами старалась облегчить положение Эрнеста, и он был благодарен ей за это. Мэри необходимо было завтра ехать в Венецию, в клинику, где она лечилась после Кортина Д"Ампеццо. Больше задерживаться в Падуе ей было нельзя. Лечение требовало ее присутствия в больнице. Ей хотелось быстрее снять гипс с ноги. Кроме того, она требовательно относилась к своему здоровью - если лечиться, то серьезно. В тот вечер перед отъездом Мэри, Хемингуэй попросил ее: -Мэри! Полежи со мной рядом? -Эрни! Ты требуешь почти невозможное. С такой ногой я могу только едва-едва переступать по полу. По лестнице с трудом взбираюсь. А на кровать меня надо поднимать краном. -Я тебе буду краном. Иди сюда. -Но ты ж болен и слаб. -Все равно полежи со мной. Мэри понимала, что Хемингуэю надо самоутверждаться в любой ситуации, даже на смертном одре он будет стараться делать невозможное для своего организма. Она его хорошо знала. Лучше, чем он себя. Ну, что ж, хочет он так бороться с болезнью, она ему поможет, поддержит, если так можно выразиться, морально. -Хорошо. Я сяду на твою кровать, а ты придерживай меня, пока я не лягу спиной. Только осторожней. Когда делаю резкое движение, в месте перелома что-то хрустит, будто по новой ломается кость. -Я буду осторожен. Иди сюда. Мэри села на кровать и осторожно начала ложиться на спину. Хемингуэй ее поддерживал, и когда она полностью легла, спросил: -Не больно? -Нет. Ты сегодня осторожен, как никогда. Себе не сделай больно. -Когда ты рядом, я не чувствую боли. Он положил на ее грудь свою тяжелую волосатую руку. Мэри знала своего мужа, он готов любить в любом состоянии и возражать ему в таком случае бесполезно. -Эрни, тебе не тяжело? -Обними и поцелуй меня. Мэри прижалась к его небритой щеке и в нос ей ударил запах вонючей мази и лекарств. Она непроизвольно отвернула голову, чтобы вдохнуть свеже-больничного запаха палаты, не такого едкого и противного и Хемингуэй ощутил ее отвращение к себе. Всякое желание приласкать жену в этот вечер безвозвратно пропало. Он глубоко, с неприкрытой обидой, вздохнул, убрал с нее руку и спросил: -Тебе неудобно лежать рядом со мной с такой ногой? -Немного неудобно. Но я потерплю. Дай я тебя еще раз обниму и поглажу всего? - Мэри поняла, что обидела мужа и готова была сейчас любыми способами исправить свою ошибку. -Спасибо, Мэри. Не надо. Как видишь, у меня совсем нет сил. -Сейчас появятся. Главное у тебя есть желание. -Пропало желание. Они замолчали. Никто не хотел нарушить первым тишину. Наконец, Мэри, поняв, что Хемингуэй не намерен ее больше ласкать, произнесла: -Мне неудобно лежать. Я встану. -Я тебе помогу. -Успокойся, Эрни и не переживай. - Бодрым голосом сказала Мэри. - Как только выздоровеешь, - все к тебе вернется. Ты же болен и должен понимать, что силы у тебя сейчас не те, не как у здорового. Сделай еще поправку на свой возраст. Не обижайся на меня. Я хотела сделать, как лучше, но вижу, что ничего не получится, ты сильно ослаб. Воспоминание о возрасте глубоко укололо его душу. Проклятые годы, как они быстро пролетели! Он снова глубоко вздохнул, но уже покорно судьбе... -Да. - Голос Хемингуэя был жестким. - Ты хочешь, чтобы я тебе подарил свою машину? -Конечно! - Воскликнул Джанфранко. - Я мечтаю о такой машине, но денег нет. - Концовку он произнес тихо, вроде бы стесняясь своего невысокого материального положения. -Тогда привези сюда Адриану. И так, чтобы не знала мисс Мэри. Сделаешь? -Все сделаю. Считайте, что завтра она будет здесь. -Надеюсь на тебя, Франки. Это был настоящий Хемингуэй, привыкший не бороться с жизнью, а сражаться и подчинять ее себе. Даже, если нет сил. Он продолжал насиловать свою судьбу. Только до какого предела? Пока он этого не знал. 8 Но на следующий день Адриана не приехала. Не было ее и на другой день. Хемингуэй одиноко лежал в палате, если не считать сиделку, и приходивших для осмотра врачей. Он вставал с кровати только в случае крайней необходимости. Жизненная апатия полностью овладела им. В голову мутным потоком вливались упаднические мысли. По своей натуре Хемингуэй был мистиком, но старался не показывать этого качества миру. Только близкие друзья знали настоящего Хемингуэя. Вот и сейчас ему казалось, что смерть близка. Она идет за следом за ним, буквально по пятам. Врачи пока, не могли сказать ничего хорошего, кроме главного - заражения крови не будет. Но в отношении сохранности глаза они не были столь категоричны. Вообще, итальянцы ничего не могут сказать сразу и точно, все ищут обходные пути, безмерно долго тянут резину. Это раздражало Хемингуэя. И он думал о такой смерти, которая наступила бы сразу, а не тягуче-кроватно. Он был готов к тому, чтобы попросить Джанфранко достать ему яд или, в крайнем случае, снотворного, только побольше. Счеты с жизнью надо решать быстро, в один миг, как его отец. Он поступил мужественно, не захотел умирать медленно. Надо уметь вовремя рассчитаться с жизнью, если не имеешь больше возможности жить. Так будет благороднее перед близкими и знакомыми, меньше заставишь их переживать. Начать что-то писать, чтобы отвлечься от болезни - невозможно. Для этого нужны соответствующие условия и стимулы. А условий не было. Больничная койка не место писателя. Стимулы были равны нулю. А если так, то лучше находиться в состоянии абсолютного нуля. Так сложнее, но проще. ...А Джанфранко в тот же вечер, когда приехал из Падуи, сказал Адриане: -Ади! Я был у Хемингуэя в больнице в Падуе. Возил мисс Мэри. - Пояснил он. -Как он себя чувствует? - Встрепенулась Адриана. И Джанфранко решил сгустить краски о болезни Хемингуэя. -Плохо. Может потерять глаз, а может случиться заражение крови. Он просит, чтобы ты приехала к нему. ...Но в тот день Джанфранко виновато молчал, ничего не говорил Адриане, и она, от его безмолвия, еще больше хотела поехать к Хемингуэю. В ее сознание прочно вошла жертвенная мысль, что только она может его спасти. Судьба вручает в ее руки жизнь великого писателя. Она спасет его, чего бы это ей не стоило. Даже ценой своего унижения, а если нужно, и падения. Торквато Тассо прав. Каждая женщина в душе - Эрминия. И она станет ею для Хемингуэя. У каждой женщины когда-то должен появиться свой Танкред. И когда-нибудь каждой женщине надо пожертвовать собой. Так Адриана приняла окончательное решение и утром сказала Джанфранко: -Франки! Хоть ты поступил некрасиво, но сегодня мы поедем в больницу, в Падую. - Она не называла имени Хемингуэя. - Ты, наверное, получишь автомобиль. Джанфранко задохнулся от радости, - он выполнит приказ Хемингуэя. Он привезет ему свою сестру и автомобиль - его! -Ади! Ты просто чудо! Нам так нужна машина! Спасибо тебе! -Франки! Ты вроде неглупый человек, но ничего не понимаешь. Я еду не ради автомобиля. Пойми это?! -Я тебя понимаю, Ади! - Радостно воскликнул Джанфранко. - Когда едем? -Во второй половине дня. Адриана уверовала в необходимость посещения больного Хемингуэя, но на сердце у нее было тяжело, и она решила поговорить с матерью. -Мама, Хемингуэй тяжело болен и лежит в больнице. - Начала она разговор. - Как ты думаешь, его надо проведать? -Конечно, Ади. Он же известный писатель и твой друг. -Я знаю, что надо ехать к нему. Но, мне кажется, он ко мне не равнодушен. -Ну и хорошо! Он богатый человек, поэтому может себе позволить все. Хорошо, что он к тебе не равнодушен. И ты покажи, что он тебе интересен. Дружба с таким человеком полезна... ...Хемингуэй уже не ждал Адриану. Решил, что она не может приехать, у нее какие-то свои неотложные дела. Нулевое настроение опустилось еще ниже. Но вечером к нему в палату вошли Джанфранко и Адриана. Это было так неожиданно для Хемингуэя, что он на какое-то мгновение растерялся. Он уже не надеялся увидеть Адриану до полного выздоровления. Адриана молча, широко открыв свои, и без того огромные черные глаза, вглядывалась в него. За этот месяц - непроизвольно фиксировал ее мозг, - Хемингуэй сильно поседел. Небрит, щетина клочьями свисает с щек и с подбородка, будто кто-то вырвал живьем ее куски из тела. Один глаз прикрыт марлевой повязкой, и только постель, на фоне больного Хемингуэя, выглядит чисто и целомудренно. Адриана прошла к кровати, и Хемингуэй протянул ей руку. Она села на краешек чистой простыни и прижала его ладонь к своему лбу. Потом опустила его руку ниже и поцеловала ладонь. -Что случилось, Папа? - Тихо произнесла она, и слезы появились в уголках глаз. -Ничего страшного, девочка. Я уже выздоравливаю. Наклонись ко мне, я тебя поцелую... ...-Отвернитесь, Папа. Хемингуэй молча повернулся на другой бок. Теперь он слышал только шуршание одежды. Свет погас, и он почувствовал рядом с собой дыхание Адрианы. Он приподнялся над ней и поцеловал долгим, нежным поцелуем. Она гладила его давно не бритые щеки и целовала, как ему казалось, самые болезненные места на лице. Боль уходила из тела, и оно наливалось молодым здоровьем... ...Хемингуэй лежал на спине, откинув руку, на которой покоилась голова Адрианы, и чувствовал глубокое удовлетворение, и гордость за себя. Даже промелькнула мысль - это не рациональная Мэри, которая недавно ночевала в палате. Но он бегом прогнал из головы такое подлое сравнение. Он чувствовал сейчас себя уверенным, как тридцать лет назад, когда решил стать писателем. Женщины, особенно любимые, всегда дают уверенность мужчинам. Хемингуэй это прочувствовал на себе. И сейчас болезнь уходила из его души и тела, ему хотелось жить и работать. И он еще крепче прижал к себе молодое, пахнущее здоровьем, женское тело. Нет! Не так хотелось провести Адриане первую ночь любви! Воспитанная на книгах древних и средневековых итальянцев, она представляла любовь возвышенно и романтично, как у Петрарки. А все произошло достаточно буднично, не в семейном будуаре, а в больничной палате. Правда, сейчас у нее мужчина не какой-то не в меру экзальтированный от любви юнец, а опытный в этих делах Хемингуэй. А для такого мужчины ничего не жалко. Он все делает просто, а потом описывает мудро. Может, опишет когда-нибудь и ее первую любовь. Правда, не хотелось, чтобы все читали о ее любви, даже под другим именем. И какую же надо иметь волю и страсть, чтобы больным стремиться и желать любимую женщину!? Не каждой женщине выпадает такая любовь. Ее не обошла большая любовь. И это в начале жизненного пути! Она сейчас ни о чем не жалела. Юность ушла - пришла женщина. Эрминия! Рядом раненый Танкред. Ты его спасла! Адриана, прижавшись всем телом к Хемингуэю, мягко провела рукой по седым волосам на его груди и первой нарушила ночную тишину палаты: -Как мне теперь к вам обращаться? -Теперь я уже, действительно, твой папа. Только так и называй, и только на "ты". -Как смешно. Папа, моя любовь! -Есть смешное. Пятидесятилетний папа и восемнадцатилетняя дочь. -Тс-с! Не говори так. Мне уже исполнилось девятнадцать. А тебе, Папа, никогда не будет больше двадцати. Мы оба молоды и одновременно стары потому, что познакомились давно, почти три месяца назад. А молоды потому, что только сейчас узнали, что любим друг друга. -Ты странно говоришь. Так итальянцы не могут говорить. Они любят без слов. -А во мне, где-то в самой глубине души, течет славянская кровь. Она сегодня выплеснулась оттуда и прошла через мое сердце. У славян в любви другие законы, не итальянские. Они, когда любят - говорят. -Ты никогда так красиво не говорила. Скажи так еще? -Я же пишу стихи, рисую картины. Значит, подбираю красивые образы, сравнения. Сейчас у меня возвышенно-лирическое настроение и хочется говорить стихами, красиво. Девушка может петь о самой дорогой потере. Женщина, что-то потеряв в жизни, может только плакать. Теперь мои последующие потери могут быть только оплаканы. А пока хочется петь! -Пой, моя красивая... -Ты можешь не услышать. Ты живешь далеко за океаном. -Я услышу тебя даже через океан. И буду петь в ответ. Кажется, раньше я не умел петь. Сейчас хочу петь. Твоя потеря - самое дорогое мое приобретение. Пой?! -Хорошо. Но я уже спела. Мне надо собраться с новыми силами. Хочу услышать твою песню. Если я сейчас запою первой, то будет не песня, а плач. -Не говори так. А то я заплачу раньше тебя. Я еще тебе спою. Буду петь много, даже из-за океана. А сейчас прочитай лучше свое стихотворение? -А какое? Твоя просьба застала меня врасплох. -Которое тебе больше всего нравится. -Хорошо. Только самое коротенькое. ...Он вспомнил, - три раза с ним бывало такое в больнице. Несколько дней назад с Мэри... Но этот момент не хочется вспоминать. К тому же, жена - не в счет. -Что можно рассказывать о прошлом? Тогда я защищал вашу страну от немцев и австрийцев. Был ранен. Лежал в госпитале. Влюбился в медсестру... -Итальянку? -Нет. Американку, но немецкого происхождения. -И ты ее любил? -Да. Как не любить человека, который спасает твою жизнь? К спасителю прирастает душа, а мозг превращается в ее придаток. -Ты встречался с ней в больничной палате? -Да. Где ж еще? Я тогда не ходил, был прикован в прямом смысле к постели. Ноги были перебиты осколками мины и пулями пулемета. Так вот. Медсестра у меня дежурила в палате. И мы не спали с ней целые ночи. Так я лечился. -А как ее звали? -Агнесс. -Как и меня, на букву "А". У нас с ней совпадение первых букв имени. Не случайно. Ты на ней не женился? -Нет. Она была старше меня почти на десять лет и считала стыдом для себя, выйти замуж за девятнадцатилетнего мальчишку. -Глупая она! -Нет - правильная. Она была старше меня. -Снова совпадает, только наоборот. Мне столько же лет, как было тебе тогда. -Да. Все в нашей жизни повторяется. Первый раз, как комедия, второй раз, как трагедия. -У тебя сейчас трагедия. А у меня пока комедия. Выходит так? ...-Не буду. Обними меня, Папа? Крепко-крепко! Так, чтобы дух захватило у меня, у тебя и забудем все, что было и есть вокруг нас. Сильнее! Сделай и мне больно, как было тебе больно в ту войну. Я хочу быть с тобой одним целым... -Не надо "больно". Не проси. У войны боль особенная, на всю жизнь... Радость моя... Он крепко обнял ее руками и почувствовал гибкое, а главное, молодое тело. Оно трепетало от внутреннего напряжения, и готово было взорваться радостью жизни. Он положил тяжелые ладони на маленькие упругие груди и поцеловал их. Тело взорвалось торжествующим счастьем... Она забыла об изумрудах и не сказала о них Папе. Утром за Адрианой приехал Джанфранко, и она ушла. Договорились, что вечером придет опять. Целуя на прощание Хемингуэя, она произнесла: -Не чувствую губ. Кажутся огромными пирогами. Заметно, что они распухшие? -Да. Сразу видно счастливые губы. ...Адриана потерянно склонила голову и с горечью произнесла: -Вы используете меня, как семейный капитал. Старик, как ты о нем выразился, намного чище и благороднее нас. -Не сердись, Ади. Ты ж еще обещала сделать меня писателем. Вернее, обещала помощь Хемингуэя. -Для этого надо быть Хемингуэем! 9 Весь день Хемингуэй находился в возбужденном состоянии. Сиделке приказал вызвать парикмахера, который немного привел в порядок обожженное лицо. В крайнем случае, убрал клочья щетины с лица. С большой осторожностью, но с удовольствием, принял ванну. Врачи отметили заметное улучшение состояния здоровья. Было ясно, что Хемингуэй переборол свою болезнь. А потом он взял лист бумаги и, сидя в кровати, стал писать. Он знал, о чем сейчас будет писать. Сюжет не вымучивался, как часто с ним бывало, а ограненным алмазом лежал в его голове - драгоценность, пока недоступная другим. Сюжет органично вытекал из событий трагической охоты, его душевных метаний, событий сегодняшней ночи и девушки, способной принести себя в жертву, ради любви... Но для кого жертва? Здесь была неясность. Но эта проблема прояснится в ходе работы. Хемингуэй писал последний рассказ в своей жизни. Больше рассказов он не сможет написать. Концентрированность происшедших с ним событий в последнее время требовала именно такой формы выражения. И он начал работать. Писал, зачеркивал ненужное и лишнее. И, снова писал. По новому. Ближе к вечеру пришла Адриана. Увидев ее, Хемингуэй вскочил с кровати, чуть ли не подбежал к ней и крепко обнял сильными руками. Он целовал ее лицо и повторял: ...Хемингуэй встал, подошел к столику, приподнял белую ткань и подал литровый медицинский сосуд цилиндрической формы. -Сбей коктейль в нем. -Его надо помыть. -Он стерильный, но ополосни, если хочешь, в умывальнике. Минут через пять в цилиндре искрилась светло-красная жидкость. -Налей еще в стаканы. Попробуем, что у тебя получилось. И ложись ко мне. Мне пока трудно долго сидеть. А я хочу ощущать тебя всю. Полностью! -Сейчас, Папа. Подожди минутку. Что-то тебе подарю. Я вчера хотела сделать тебе подарок, но вещей здесь моих не было. Помнишь, их увез Франки? -Помню. А что это за подарок? -Сейчас увидишь. Закрой глаза и дай мне свою ладонь. ...На следующий день, перед обедом, Адриана пришла попрощаться с Хемингуэем. -Я скоро вернусь. Держи изумруды в руке. -Держу. Вот они. И ты пришла. -Я еще приду. И не раз. До свидания, Папа! -До встречи, дочка... 10 ...На следующий день, когда он поставил окончательную точку в рассказе, приехала Мэри. Гипс с ее ноги не сняли, но заменили на более легкий. Теперь Мэри могла осторожно наступать на больную ногу. Но пока продолжала передвигаться на костылях. Она поцеловала Хемингуэя и сказала: -Без слов понятно, что тебе лучше. Ты выглядишь уже на пятьдесят долларов. Еще неделя и будешь на все сто. Почему ты мне не звонил? -Я на все твои звонки отвечал. Дополнительно мне нечего было сообщить. Поэтому и не звонил. -Ну, хорошо. - Согласилась с его объяснением Мэри. - Я приехала на два-три дня. Врачи обещают через неделю, максимум десять дней снять гипс. Только предупредили, когда я поехала сюда, чтобы проявляла осторожность. -Хорошо, что ты приехала. - Немного равнодушно произнес Хемингуэй. - Я тоже покину эту тюрьму через пару недель. Сказать, чтобы тебе принесли кресло? -А может, мы поместимся на твоей кровати вдвоем? В запахе лекарств, пропитавших палату, витал аромат Адрианы. Ему казалось, что он шел от подушки и матраца, на котором спал, и не хотелось перебивать его запахом других людей, даже если это была его жена. И он ответил: -Я еще не совсем здоров. Да и твою ногу надо беречь. Мэри промолчала в ответ. Она открыла все окна, и свежий весенний воздух ворвался в больничную палату. -Это новая рукопись? ...Они на некоторое время замолчали, готовясь к самому неприятному моменту разговора. И Мэри снова начала издалека. -А вот героиня? Где ты встречал или видел такую женщину? Такой образ, даже, сложно придумать. -Придумал, как видишь. От тоски и веры, безнадежности и надежды... -Ты даже не описал ее образ. - Она помолчала - говорить или нет, и решилась. - К тебе приезжала Адриана. Она провела у тебя два дня. Вот чей это образ! Хемингуэй не стал этого скрывать. Мэри все и всегда о нем знает. Да и унизительно оправдываться перед женой. Нужно сгладить остроту неприятного положения, и в чем-то небольшом сознаться. -Да, приезжала. Была у меня два вечера. -Я это знаю. -Откуда. -Есть добрые люди. Более того, я знаю, что она провела с тобой не два вечера, а две ночи! От неожиданности у Хемингуэя задергалась щека - признак сильного волнения, до нервозности. Кто сказал? Джанфранко? Голову оторву, и ни какой машины! Мелькнула мысль - все отрицать, но гордость оказалась сильнее. ...-Я тоже не спала всю ночь и думала. Встречайся с ней, если тебе необходимо для вдохновения. Я твоему вдохновению не могу ставить препятствия. Но, как только мы вылечимся, сразу же уедем из Италии. Договорились? Это слово очень не понравилось Хемингуэю, но он повторил его: -Договорились. Мэри обняла его и поцеловала: -Милый мой медведь. Если бы ты знал, как с тобой тяжело. Как с маленьким ребенком. На следующий день она уехала в Венецию. По пути она сказала Джанфранко. -Хемингуэй не спрашивал, откуда я узнала о приезде к нему Адрианы? ...-Да, мисс Мэри! Адриана порядочная девушка. - Солгал Джанфранко. - Вы не будете возражать, чтобы мистер Хемингуэй подарил мне машину? - Он уже имел право просить о таком подарке и мисс Мэри. -Наверное, нет. Все зависит от тебя, Джанфранко. Джанфранко довольно улыбнулся. А мисс Мэри размышляла: "Пусть он с ней встречается. Она помогает мне лепить его образ, который нужен миру. Кажется, он серьезно осознал, что я ему необходима". Она сумеет загнать джина любви обратно в бутылку, в нужный момент. Через три дня приехала Адриана. Она сразу же отметила положительные изменения происшедшие с Хемингуэем за эту неделю. Повязка с глаза была снята, он был тщательно выбрит, посвежел, приятный румянец появился на щеках. Его вид не портили даже подпалины на лице и свежий шрам над левым глазом. Он радостно встретил Адриану. ... ...-Ты читай, а я буду смешивать коктейль и слушать. И одновременно будем его пить. Можно сделать в той же большой банке? Кампари и гордон. Помнишь, Папа? -Я все помню. Каждую минуту из тех двух суток. Слушай! Хемингуэй читал, а она слушала. Но не внимательно. Ее одолевали мысли -- зачем она приехала к Хемингуэю? Да, ее ведет к нему любовь. Но у ее любви нет будущего. Преграды возраста и положения в обществе ей не преодолеть. Помочь больному человеку? Да. Но у него миновал самый тяжелый этап болезни. Тяга к умному человеку, известному писателю? Да. Он ей интересен. Она заряжает его своей энергией и молодостью. Папа этого факта не скрывает. Но он и ее вдохновляет. Ей хочется после встреч с ним сочинять красивые стихи, писать вдохновенные картины. Выходит, они нужны друг другу и от этой взаимозависимости никуда не денешься. -Ну, как? - Голос Хемингуэя вывел ее из раздумий. -Хорошо. - Немного растерявшись, ответила Адриана. -И все? - Удивленно спросил Хемингуэй. -Нет, мне понравилась героиня. Но почему она такая? -Какая? -Не земная. Нельзя же полностью подчиняться слепому человеку. Хемингуэй разочарованно вздохнул. Он ожидал, если не восторженной, то высокой оценки. Его даже обидело отношение Адрианы к прочитанному рассказу. И он удрученно попросил: -Дай мне коктейль? Адриана поняла, что задела гордость Хемингуэя, как писателя. Она решила исправить свою ошибку. Адриана поднесла стакан к его губам. -Прости меня. Я слушала невнимательно. Лучше сделаем так. Ты пей коктейль, а я тебя в это время буду целовать. Пей? ...Хемингуэй схватил ее в объятия, а потом поднял на руки. Она обвила его шею и прижалась крепким поцелуем к его губам. Он, вроде бы, пошатнулся, потеряв равновесие, и они вместе рухнули на больничную кровать... Через два дня Адриана уехала. Договорились встретиться уже в Венеции. ...Встав перед открытым окном, Хемингуэй глубоко вдохнул свежего весеннего ветра, поднял руки вверх и потянулся так, что захрустели суставы. Потом, закрыв окно, на случай сквозняка, он подошел к столу, взял бумагу и вечную ручку, лег в кровать. Он знал, что сейчас начнет писать. Это будет роман. Действие, конечно же, происходит в Венеции. Герой - пятидесятилетний, много повидавший на своем веку, человек, изломанный духовно и физически. Похож на него. Только более заострить разочарованность жизнью. Показать смертельно больным. Героиня - юная девятнадцатилетняя девушка, искренне в него влюбленная. Похожа на Адриану. Но совершенно оторванная от повседневной жизни. Губка, впитывающая в себя мучения героя. Это завязка. А какой конец? Конец такой любви известен любому читателю. Ничего лишнего не надо придумывать. 11 Хемингуэй вышел из больницы в начале апреля. Итальянская весна отбушевала, и Венеция в изумрудной зелени парков, опоясанная каналами бирюзовых вод, казалась помолодевшей на тысячу лет. Вместе с Венецией молодела душа Хемингуэя. Он чувствовал себя моложе на двадцать лет, может даже чуть больше, когда писал "Прощай, оружие!" Новый роман, не имевший еще названия, должен быть, как бы эпилогом того романа. Тот же герой, только постаревший, отвоевавший уже и вторую мировую войну, сполна познавший изнанку жизни. Та же героиня, только не состарившаяся, всегда юная и чистая. Начало романа написано, и жажда творчества била из него только одним действием - писать. Мэри заказала билеты на пароход - из Генуи до Гаваны. Узнав, что снова придется плыть на польском "Ягелло", Хемингуэй недовольно пробурчал в адрес жены: ...К столу подошла Адриана и остановилась, не присаживаясь. Она была одета в коричневый костюм: приталенный жакет, подчеркивающий ее талию и бюст. Светлый свитер под жакетом оттенял смуглость ее шеи и лица. Волосы, которые Хемингуэй так любил видеть распущенными, были уложены узлом на затылке. От нее веяло венецианской весной и итальянским обаянием. Хемингуэй с задумчивой улыбкой смотрел на нее. Он давно не мог на нее смотреть иначе - близкая, но недостижимо-достижимая. А как же еще глядеть на любимую женщину, будучи скованным цепями объективных причин. Мэри отвела взгляд от Хемингуэя, чтобы не видеть его повлажневших, и таких для нее сейчас, противных глаз. Она посмотрела на юную соперницу, и доброжелательно улыбнулась ей. Мэри умела скрывать свои чувства. Адриана открыто улыбнулась всем и ей тоже. Два противоположных женских взгляда одной и той же любви. -Здравствуйте. Я опоздала? -Нет. Это мы раньше времени пришли. - Ответила Мэри. - Садись, Ади. -Я пойду распоряжусь насчет третьей. - Ренато Корради встал и пошел к кухне. Адриана села за стол и посмотрела в глаза Хемингуэя, в обрамлении припухших век. Как он красив мудрой красотой! Только был бы чуть - чуть моложе. Да, еще бы менее известным писателем! И, к черту тогда Мэри, Джанфранко, маму и всех-всех-всех!!! Адриана снова улыбнулась Хемингуэю и Мэри. Все-таки она чувствовала себя пешкой в непонятной игре, которую вела Мэри. Но уже смирилась с этой ролью. Лишь бы быть нужной Хемингуэю, как говорит ей Мэри и мама. А нужной быть оставалось десять дней - Хемингуэи уезжали. А потом что? Не думать о потом! Надо быть нужной сейчас. А любовь? Эта пройдет, будут новые. И Адриана улыбалась будущему, тревожась за настоящее. Но никто не должен понимать ее счастливой улыбки. Расставание - счастье для влюбленных, замурованное в трагическую память. ...Ренато понял, что сейчас на свои принципы надо действительно наплевать. У Хемингуэя что-то серьезное. Он сел на стул и молча налил себе фужер мартини и, подчеркивающе-выжидательно, стал ждать. -Старина, мне очень нравится твое имя. Хочу его у тебя позаимствовать. Не возражаешь? Корради молча пожал плечами. Он пока не понимал смысл разговора Хемингуэя. Но писатель часто говорил загадками, надо время, чтобы их понять. -Мне очень нравится твое имя. - Снова повторил Хемингуэй. - Хочу его увековечить. Отдашь его мне? Наконец метрдотель раскрыл рот. -А зачем? Мое имя нельзя у меня отнять. -Не бойся. Ты останешься с ним. Я так люблю тебя старина, что в честь тебя хочу назвать свою героиню. Только скажи, можно твое имя дать женщине? Ренато улыбнулся. Он простил Хемингуэя сразу же после первых его слов. И вообще, несмотря на свою сухость в обращении с клиентами, он был отходчивым и добрым человеком. -Да. В Италии Рената является женским именем. Как Адриана, мужским. - Он посмотрел на нее. Кажется, Ренато Корради уловил смысл вопроса Хемингуэя. - Но зачем тебе такое имя? -Ты мне нравишься, Ренато. Я не забыл фронтовой дружбы и оставлю о тебе память в женском образе. Она будет сегодняшней и останется, как тот день, в семнадцатом. -Спасибо, Эрнест. За это можно и выпить. -А как же твои принципы? -К черту принципы, когда Хемингуэй хочет увековечить мое имя в своем романе. Все дружно рассмеялись и выпили. -А что это за женский образ? - Спросил Ренато. - Хороший? -Старина! Твое имя я не возьму для плохого образа. Налей всем еще. Это будет такой образ... Увидишь сам. -Тогда мне подаришь книгу. -Без вопросов. Все сразу же выпили еще. И Ренато Корради уже не уходил от них до конца обеда. Действительно, к черту принципы, когда так весело решается вопрос об имени героини. Адриана, улыбалась и думала: "Неужели он нашел замену моему мужскому имени? Неужели я буду героиней романа?". И ей хотелось взлететь и запеть от радости. Папа ее любит! Мэри с удовлетворением думала: "Слава богу! Он нашел имя для своей героини". Она была знакома с началом романа, и понимала, что в нем должна быть героиня. А Хемингуэй был придирчив в выборе имен. Они для него носили символический смысл. ...Они зашли в магазин, и их внимание привлекли фигурки негритят из черного дерева, украшенные драгоценными камнями. -Симпатичные броши. Они подойдут к любому костюму и платью, разве кроме, бального. -Какой из негров тебе больше нравится? Выбирай? -Пожалуй, тот, что справа. У него симпатичное лицо. Как ты считаешь, Папа? -Они все симпатичные. Но, если бы я для тебя выбирал слугу, то предпочел, вон того. - Он показал на другую фигурку негра. -Хорошо. Подари его, раз он тебе нравится. Подошел продавец и назвал цену. Хемингуэй плохо понимал итальянский, но понял, что цена за негритенка, высока. Между всеми тремя завязался оживленный торг, где Адриана была больше переводчиком. Наконец, продавец снизил цену на треть, и Хемингуэй выписал счет. Стоя перед зеркалом, Адриана пыталась приколоть трехдюймового негритенка с рубиновыми глазами к левому плечу жакета. Негритенок был красивым и, конечно, мог украсить любое платье, правда, если такие вещи любишь. "Не любить их могут только дураки". - Подумал Хемингуэй и сразу же себя оборвал. - "Не смей говорить грубости даже про себя. Постарайся вести себя лучше, пока с ней не распрощался. Прощай! Как плохо звучит. Лучше до свидания, всего хорошего, до встречи. А еще лучше - счастливого пути. Как из песни. И точка. Не показывай ей, что тебе плохо. Ей тоже плохо". -Дочка! Дай, приколю слугу, которого выбрал для тебя. -Изволь, мой король. -Спасибо, моя принцесса и королева. -Давай играть в великие имена. -Давай. Вот смотри, моя принцесса. Мой слуга всегда с тобой. -Мне подарил его Людовик Шестнадцатый. -Да. Перед тем, как отправиться на гильотину. -Извини. Я об этом не подумала. Но, тогда я пойду с тобой на эшафот и плюну сверху на всех, кто мне будет возражать или мешать быть рядом с тобой. -Не надо о казнях. Забудем о них. Пойдем к каналу, и пусть нас отвезут на самый отдаленный остров в лагуне. -Там мы будем играть в великих людей. Только без имен. Хорошо, мой король? -Да, моя королева... Они вышли из магазина. Адриана, склонив голову влево, рассматривала своего негритенка. -Ты мои изумруды держишь в руке? - Она уточнила. - Хотя бы изредка? -Нет, моя принцесса. В номере их хранить не могу. Я их положил в сейф у портье. Я тебе хочу их отдать. Не надо мне делать дорогого подарка. Ты для меня - лучший подарок. Я написал распоряжение, чтобы тебе вернули их после моего отъезда. Адриана отшатнулась от него. -Не смей этого делать, Папа! Я их не возьму. А, если мне их передадут, то я их выброшу в море. В Большой канал, у "Гритти". У твоего дома в Венеции! Понял?! -Хорошо, дочка. Я их оставлю себе. Но я их все равно тебе верну, когда меня не будет. -Не говори мрачно, Папа. А то я заплачу. -Пойми, дочка. Я их постоянно держать возле себя не могу. Они будут у меня храниться где-нибудь в сейфе... -Но ты, хоть изредка, будешь на них смотреть и вспоминать меня. А когда возьмешь в руки, почувствуешь меня рядом с собой.- Перебила его Адриана. -А потом, после... Как у Людовика. Их кто-то возьмет себе, не зная, что они твои. А потом продаст. Я же умру первым. -Папа, ты вечен. Никогда не говори мне об этом... Ну, то что ты сейчас сказал. Распоряжайся ими, как хочешь. Но мне никогда не отдавай. -Хорошо, девочка. - Вздохнул Хемингуэй. - Вот и Большой канал. Где здесь поблизости гондола? -Давай крикнем, вон тому гондольеру? -Не надо. У него люди. Пойдем к причалу, найдем себе отдельную гондолу и не отпустим ее от себя. -Как скажешь, мой король!... 12 За два дня до отъезда, Хемингуэи пришли на обед к Иванчичам. Разговор за обедом шел вяло, пока Мэри не сказала: -Мы с Эрнестом решили подарить вам свою машину. Джанфранко подскочил на стуле. Наконец-то, завязался настоящий разговор. -Спасибо! - Выпалил он. - Я боялся об этом подумать. Его глаза перебегали с Эрнеста на Мэри, - чей подарок? И Хемингуэй сказал: -Я тебе дарю свой автомобиль, Франки. Ты был у нас, как шофер и твоя помощь часто выручала нас. -Да, Франки. - Хитро улыбнулась Мэри. - Ты во многом нам помог. Спасибо тебе. -Так он уже мой? -Да. - Ответил Хемингуэй. - Завтра подготовь документы на дарение, я их оплачу. А послезавтра повезешь нас в Геную уже на своем автомобиле. -Хоть до Кубы! Синьор Хемингуэй. Я не решался вам сказать, но если можно... Адриана смотрела в стол, а внутри ее бушевало. "Не думала, что Джанфранко, может быть таким... И все ради машины. Будто на рынке меня продал брат. И мама тоже хороша. За кольцо, подаренное Мэри, уговаривала меня встречаться с Хемингуэем, но не слишком близко. И Мэри - хитрая лиса. Я - нужна для вдохновения! Разве одно вдохновение нужно Хемингуэю? Не знают они его совсем. Вдохновение невозможно без любви. Только я знаю его вдохновение потому, что люблю". Она подняла голову от стола и сказала, обращаясь к Хемингуэю: -Мистер Хемингуэй можно вам показать мою библиотеку? У меня для вас сюрприз. -Да, Адриана. Какой сюрприз? -Пойдемте и увидите. Хемингуэй вдруг стал галантным: -Я могу покинуть стол? - Обратился он ко всем и Мэри, понимающе ответила. -Конечно, Эрни. Посмотри, какой сюрприз приготовила тебе наша девочка. Адриану покоробило обращение "наша девочка". Будто она принадлежит еще и Мэри, но ничего не ответила. Дора, после ухода гостей спросила Адриану. -Видела, какие они богатые? Подарили машину, не глядя. Вот, если бы в тебя Хемингуэй влюбился серьезно, то ты стала бы богатой. Эх, любовь... - Как-то неопределенно вздохнула мать. -Он влюбился в меня серьезно. - Прямо ответила Адриана матери. - Вы с Джанфранко заработали на этой любви. Только я ничего не получила, кроме боли. Адриана посмотрела на негритенка с рубиновыми глазами, приколотого на левом плече. Но он слуга, подаренный королем, своей принцессе. А слуга не имеет права на любовь. Он своим присутствием должен напоминать о прошедшей любви короля. -Ади! Не говори так! Мы не так богаты, чтобы отвергать их подарки. Вот вырастешь и все поймешь... Так мама говорила ей с детства. "Вырастешь"... Вот и выросла. Стала совсем взрослой. Совсем. Прощай, юность! Здравствуйте муки! Я уже взрослая. Бегите муки и боли ко мне, наваливайтесь на меня! Завтра последняя встреча, последняя мука. Прощаться с ним послезавтра утром она не пойдет! ...Багаж в Геную был отправлен накануне. Теперь Джанфранко должен был отвезти Хемингуэев в Геную. А завтра утром, литовский "Ягелло", принадлежащий полякам, отвезет их обратно на Кубу. Ужин затянулся до утра. А сейчас провожающие жали руки Хемингуэям, прощались и приглашали снова к себе в гости. Графы Кехлеры в Кортина Д"Ампеццо, охотится на куропаток. Барон Франчетти, на утиную охоту, обещая полную безопасность ружей. Все вместе - рыбалку на Адриатике. Пеламиду обязательно поймают, а может еще какую-то неизвестную на Кубе диковинку. Адриатика, Адриа... Ренато Корради с официантами разливали всем желающим на террасе "Гритти" вино. Кажется, это уже прощальный бокал. Хемингуэй выпил бокал и, размахнувшись, бросил его на паркетный пол. Мелкие осколки стеклянных брызг слезами, с ароматом кьянти, разлетелись по каменному паркету. Он желал снова вернуться в Венецию. И вдруг его что-то кольнуло в сердце. Он оглянулся, почувствовав чей-то взгляд. Посмотрел через площадь, напротив, - там бар "Гарри". Наверное, наблюдают за его проводами утренние пьяницы. -Прощайте! - Кричал он всем, пожавшим ему руку и не успевшим пожать. - До встречи. -До встречи, Папа. - На шею ему кинулась Афдера. -До свидания! - Улыбалась всем Мэри. - Прощайте! Джанфранко, поехали! Машина тронулась, а Хемингуэй высунувшись из окна, махал всем рукой. Уходит дальше "Гритти", вот сбоку "Гарри". Прощай "Гарри" и жди! Если бы Хемингуэй мог проникнуть взглядом сквозь тюль на окне бара "Гарри", то он бы увидел Адриану. Ее рано утром привез Джанфранко на своем "бьюике". Уже на своем автомобиле. И теперь Адриана сидела одна в закрытом баре. Ей разрешили находиться в пустом зале. Она видела, как все прощались с Хемингуэями. Ей хотелось выскочить из бара и подбежать к террасе. Но они вчера договорились с Папой, что она не пойдет на прощальный ужин. Он с ней согласился и сказал: - Правильно сделаешь, что не придешь. А то я не выдержу и уйду с тобой с ужина. Навсегда от всех уйду, и останусь в Венеции. ...-Счастливого пути! Не возвращайся! И еще крепче сжала негритенка. Глава 2. И снова - Венеция. -Я не хочу, чтобы ты хоть в чем-нибудь была не такая, какая ты есть. Я люблю тебя всей душой, окончательно и бесповоротно. "За рекой, в тени деревьев". Из воспоминаний Хосе Луиса Эрреры - личного врача Э. Хемингуэя. "Мы почти той же братией, что провожали, встречали "Ягелло" в гаванском порту... В мае сорок девятого Эрнесто стоял на палубе, несмотря на довольно основательное пекло, при полном параде. Элегантный костюм и галстук уже издали свидетельствовали о его хорошем состоянии. Правда, как только он сошел с трапа, первое, что мне бросилось в глаза, - что он за последние несколько месяцев заметно поседел. Но был весел и шепнул мне: "Доктор, ты выгонял израненного Сатира, а встречаешь окрыленного дважды Амура"... Мэри же была не просто внимательна, она следила за каждым его движением и, ловя себя на этом, сама раздражалась. В отношении Эрнесто к ней появились новые качества: налет снисходительности и в тоже время боязнь обидеть ее. Когда рядом никого не оказывалось, он спешил мне сообщить: "Хосе, она истинная Геба! Ты не поверишь! Но сам убедишься. Она красива и очаровательна. Послана свыше за мои страдания. Все, что видишь, сделала она!" - я окончательно был заинтригован, а Мэри, слышавшая последнюю фразу, прищурив глаза, произнесла: "Он снова петушится, хорохорится. Пусть лучше покажет вам рассказ про собаку-поводыря", - я почувствовал в голосе его жены и гордость и упрек, но объяснить их природу тогда не мог"... ....Осенью на Кубу прилетел Арон Хотчнер, сотрудник журнала "Космополитен", для переговоров по публикации нового романа частями в нескольких номерах. Но роман писался трудно, не было названия, и Хемингуэй отказался от публикации романа. Но с Хотчнером подружился. Когда тот улетел обратно в Нью-Йорк, у Хемингуэя родилось название романа "За рекой, в тени деревьев". Хемингуэй засобирался в Европу, а конкретно в Венецию. -Название есть. - Неоднократно говорил он Мэри. - Пора заканчивать книгу. Мне нужна окружающая обстановка, как в романе - Венеция. -Неужели, ты не сможешь закончить его здесь? Есть все условия для работы. - Возражала Мэри. - Ты только, что приехал оттуда, не смог еще забыть обстановку. Давай лучше поедем в Штаты. Имя Адрианы они оба не упоминали. А от нее приходили письма, некоторые из них читала Мэри. Обыкновенная дружеская переписка, но со скрытым смыслом. Хемингуэй все чаще с ней скандалил и, наконец, пригрозил: -Если ты не поедешь в Европу, то я поеду один. И Мэри решила: "Он должен закончить свой роман. Первый роман за время нашей совместной жизни. Я должна создавать ему условия для творчества". -Едем, Эрни. Но сначала давай посетим Францию, я давно не была в Париже. -Париж - это город, который всегда со мной. Поедем в Париж. Теплоход "Иль де Франс" шел рейсом на Гавр... 1 Венеция. Гритти-палас. Хемингуэю Э.М. Куба. 19.ХI 1949 года. Дорогой Эрнесто! Высылаю рекомендации по укреплению твоего здоровья. Общий режим. Прогулки, охота, рыбная ловля и любой другой вид спорта, который не требует чрезмерных нагрузок. Отводить по меньшей мере четыре часа ежедневно отдыху, из которых один час должен быть "созерцательным" - полный умственный отдых: ни читать, ни размышлять над тем, что может вызвать волнения. Спать положенные восемь часов в сутки и в постели, а не в креслах. Если будут продолжаться судороги в икрах, слегка массировать ноги в течение десяти-пятнадцати минут по утрам и перед сном. Не допускать половых излишеств. Режим питания. Обычная разнообразная пища с большим употреблением свежих овощей и фруктов. Рекомендуются продукты моря: устрицы, креветки, лангусты, съедобные ракушки и т.п. Во время еды стремиться избегать каких-либо разговоров, особенно связанных с делами. Употребление спиртного сократить до минимума. По возможности исключить прием джина и перно. Лекарственный режим..." Твой врач и друг Эррера. ...А Хемингуэй, действительно, в это время сидел вместе с Хотчнером в баре "Гарри". На столике возле стены на этот раз было только вино. Хемингуэй решил придерживаться рекомендаций личного врача и не пить более крепких напитков. Вальполичелла мягко разливалась по организму, и тело от вина становилось сухим и горячим. Хемингуэй не сказал Хотчнеру, что ждет Адриану. Он рассказывал ему о Венеции, которую впервые увидел более тридцати лет назад. -Тогда, во время войны, я Венецию не заметил. Просто не увидел. Рядом, на речке Пьяве, я получил в подарок от австрийцев мину. Почему я говорю в подарок, потому что это произошло накануне моего дня рождения. Мне должно было исполниться девятнадцать. Потом, в госпитале, я выковырял из своих ног больше двухсот осколков, а сколько их осталось там, до сих пор не знаю. Тогда мне было не до красот Венеции. Ее красоту ощутил позже. Венецию нельзя наблюдать, ее надо чувствовать. -Война присутствует в каждом вашем большом произведении и в том, которое вы заканчиваете. -Да. Мне тогда было восемнадцать лет. Юноша, с развивающейся психикой. Поэтому война вошла в мое подсознание навечно. Она - часть меня. Самая плохая часть. И я от нее никуда не денусь. Поэтому я ненавижу войну. Она искалечила меня душевно. А калека всегда чувствует свою ущербность. Невольно, но постоянно, сравнивая себя с окружающей красотой. Ему обязательно хочется сильных чувств, его воображение создает необычных людей и сверхъестественные поступки. Понимает, что этого никогда у него не будет, но мечтает о несбыточном. Для него самая большая радость соприкоснуться с чужим чистым чувством, которое его поймет и возьмет себе часть боли искалеченной души. - Хемингуэй отпил немного вина из бокала, и добавил. - Но все равно он остается калекой. Все мы, люди, калеки, с большей или меньшей степенью ущербности. - Заключил Хемингуэй. -Вы не правы, Хем. Ваше творчество опровергает ваши слова, сказанные сейчас. Ваши герои любят мир. -Поэтому я всех их убиваю. Такой мир я им не могу позволить любить. Они обычно любят кусочек мира, а когда сталкиваются с любовью всего мира в комплексе, то видят, что это не любовь, а уродство. А я не могу позволить им любить уродство. Оставить их живыми, значит пожалеть калек не для жизни, а для мучений. Жалость превращает здорового человека в медузу, а калеку, вообще, в слизь. Писателю иногда надо быть жестоким к своим героям. ...Хемингуэй встал со стула и пошел навстречу Адриане. Он обнял ее посредине зала, на глазах любопытствующих зевак, распивающих вино и пиво, и знающих, что рядом с ними сидит и пьет Хемингуэй. Шум прекратился, не было слышно звона бокалов - бар замер. "Они сжимали друг друга так, что кажется, крепче уже нельзя было, и он целовал ее крепко и бережно, и она тоже целовала его и руками ощупывала его плечи". -Папа, ты? - Сказала она. - Ты снова приехал? -Снова, моя девочка. Я тебя жду. -Я торопилась... На них все глядели восхищенными глазами. Хотчнер до сих пор не мог понять происходящее, и смотрел на них, раскрыв от удивления рот. Это тот ли Хемингуэй, умеющий скрывать свои чувства за внешней бравадой? А, впрочем, Хемингуэй всегда Хемингуэй. Его никогда не поймешь. Хемингуэй приподнял Адриану, продолжая тесно прижимать ее к своей груди. Поцеловал еще раз и только затем осторожно поставил ее на пол. -Сумасшедший! Что ты делаешь? На нас смотрят. -Пусть смотрят. Пусть радуются вместе с нами. Они сели за столик. Предусмотрительный официант, раньше других очнувшийся от происшедшей сцены встречи, молча поставил на столик еще один фужер с вином. Бар снова наполнился звоном бокалов и сдержанным шумом. Предстояло увиденное запить, и сразу же обсудить. Все с одобрением смотрели на Хемингуэя. Когда еще представится случай увидеть такое? -Хотч! Знакомьтесь. Адриана. Моя путеводная звезда... - С шуткой сказал он и глубоко вздохнул. Хотчнер привстал со стула и склонил голову перед Адрианой. -А это сотрудник "Космополитена" и писатель, Арон Хотчнер. - Коротко представился он своего собеседника. Хотчнер не сводил взгляда с Адрианы. Ему казалось, что он действительно где-то ее раньше видел. Недаром Хемингуэй спрашивал его: "Узнаете ее?" Но где? -Сними берет, дочка. Я хочу видеть твои волосы.- Попросил Хемингуэй девушку. Адриана сняла берет, и тряхнула головой. Черные, волнистые волосы рассыпались по ее плечам, и прикрыли высокий лоб и скулы. На их фоне менее смуглым казалось ее лицо, только более четко выделялись полные губы и большие, по - итальянски, горячие глаза. Цыганское колдовство ее волос завораживало Хемингуэя. Но, пожалуй, не только его, но и всех, кто продолжал глядеть на них. Хемингуэй, как и всегда раньше, осторожно притронулся к ее голове и провел пальцами по ее волосам до плеч. -Ты не изменилась. Ты осталась прежней. Как девять месяцев назад. - Скорее прошептал, чем проговорил он. -И ты, тоже Папа, такой же, как и восемь месяцев назад. - Поправила она его во времени. - Даже так же, как в последний раз, пьяный. Про себя, Адриана отметила, что Папа еще более поседел за это время и немного обрюзг. Но она с радостью смотрела в его открытое лицо, излучавшее любовь и нежность. -В последний раз, дочка, расставаясь мы, кажется, не выпили ни рюмки... -Я тебя, Папа, в последний раз запомнила пьяным... И тут до Хотчнера дошло, где он раньше видел Адриану. И ключ к разгадке подсказал Хемингуэй, назвавший Адриану "дочка". Он ее не видел раньше, он о ней узнал несколько месяцев тому назад, прочитав на Кубе первые главы еще не вышедшего романа. Да! Это, несомненно, Рената. Все в ней до улыбки и волос списано с Адрианы. Так, выходит, это невымышленный образ? Он имеет конкретное отношение к жизни Хемингуэя! И сколько же требуется времени, чтобы найти нужный образ, имеющий непосредственное отношение к тебе? Его Хемингуэй искал десять лет и, наконец, нашел. Что ж, он всегда в своих произведениях шел от жизни. Жизнь, своей любовью, догнала его в Венеции. Адриана повернулась к нему, обняла его прямо здесь же на тротуаре и поцеловала в щеку. -Я так ждала тебя. Ты не знаешь как! И у меня нет от тебя секретов. Я люблю тебя. -Я тоже, девочка. Повтори все, что ты сейчас сказала, еще раз?.. 2 Сразу же после нового, 1950 года, выпал снег и по настоянию Мэри, они поехали в Кортина Д'Ампеццо. ...Но Хемингуэй думал наоборот. Мимолетные встречи с Адрианой в номерах других отелей таили в себе большую опасность. Могли пронюхать газетчики, и тайное может стать явным. Он заметная фигура в мире, а в Венеции тем более. Но пока журналистский черт его милует. В газетах имя Адрианы рядом с ним не фигурирует. Это хорошо. Хемингуэй огласки боялся больше всего. Он боялся появления своего имени в скандальной хронике. Но почему же он становится неуправляемым и покорным, при встречах с Адрианой?! Забывает обо всем в мире? Любовь? Да, поздняя любовь! Приходил он к радостному и одновременно грустному выводу. Зачем любовь вошла в него так поздно? Хемингуэй посмотрел в трюмо, стоящее в зале и увидел свою седую голову, подстриженную под ежик. Он резко отвернулся от зеркала - старик! Надо меньше глядеть на себя в зеркало - больше думать, как ты молод! Отвернись от зеркала! Вот так лучше, влюбленный бамбино! А Мэри у него молодец! Мало он ее ценит. Другая бы давно бросила с ним нянчиться. Только не Адриана! Сделал он для нее почему-то исключение. Через два дня они уехали в Кортина Д"Ампеццо милой супружеской парой в возрасте, по-старчески, сентиментально заботящиеся друг о друге. Отдых проходил великолепно. Была превосходная охота на куропаток, не говоря о горных лыжах. А остальное время - работа. Как охотничья собака, догоняющая зверя и, звереющая при мысли о скорой расправе с ним, так и Хемингуэй гнал свой роман к концу, предвкушая горькую сладость окончания работы. Сладкую, - радость победы. Горькую - победу, давшуюся с такими мучениями, надо отдать миру. Пусть все прикоснутся к его победе, почувствуют его отношение к ним. Он опустошен духовно полностью. Кажется, ни капли чувств не осталось в нем. Взяться за новую книгу, пока нет сил. Нужно время, чтобы опустошенную творческим вдохновением душу заполнили новые впечатления и чтобы они могли реализовываться в мысли. А для этого кроме времени, нужна любовь, жизненные потрясения, даже потери, которые переплавятся в желание высказаться вновь. А лучше - в крик. Давно мир не слышал от Хемингуэя крика. "За рекой, в тени деревьев", что это - крик, стон, шепот или разговор глухонемых? Только не последнее. На шепот он не способен. И Хемингуэй на следующий же день, когда поставил заключительную точку после слов: "Это были последние слова, которые полковник произнес в своей жизни. Но до заднего сиденья он добрался и даже закрыл за собой дверцу. Он закрыл ее тщательно и плотно". "В случае моей смерти упакованную картину и два охотничьих ружья из этой машины вернуть в гостиницу "Гритти", Венеция, где их получит законный владелец...", сказал Мэри: -Мне необходимо в Венецию. Надо переписать книгу заново. Внести кое-что новое. -Поздравляю, милый, с окончанием книги. - Мэри с искренней признательностью прижалась к сидящему за столом Хемингуэю и поцеловала его. Наконец-то, Хемингуэй за время их супружества написал роман. - Зачем нам ехать в Венецию? Здесь тебе так хорошо работается. Давай побудем в Кортина, пока есть снег. -Мне надо переписать роман набело. -Давай я его перепечатаю. Или ты мне перестал доверять? -Это не письма, которые ты могла перепечатывать. Это - роман. В него надо внести много уточнений и изменений. Их я могу сделать, только находясь на месте событий романа. Перепечатку могу сделать только я. Да, Эрнест был прав. Изменения в роман мог внести только автор. Здесь помощь Мэри не требуется. -Хорошо. Если тебе надо в Венецию, то вернемся туда. Но нас граф Кехлер снова приглашал на охоту. Послезатра. - Уточнила она. - Пойдем? Хемингуэй глубоко вздохнул. Охота - такой соблазн, против которого он не может устоять. -Хорошо. На охоту и сразу же в Венецию. -Как тебе нужно, Эрни. Мэри не хотелось покидать уютные горы, где так хорошо дышится, а прогулки на лыжах вливают бодрость в организм. Но раз Хемингуэю нужно быть в Венеции, то пусть будет так. Ни в коем случае нельзя сбивать его с взятого ритма работы. Целый день она думала, - а не вызвать ли сюда Адриану? Может после встречи с ней Хемингуэй успокоится и продолжит работу над книгой здесь. Но Мэри, в конце концов, отвергла свой план. Если в прошлом году Адриана приезжала к больному Хемингуэю, и это было правильным шагом с ее стороны, то сейчас ему надо ехать в Венецию. Нельзя Эрнесту мешать в работе. Пусть, встречаясь с Адрианой, он внесет в роман необходимые поправки. Мэри может даже и не ехать с ним в Венецию - там она будет лишней. Она задержится здесь - в Кортина Д"Ампеццо. Таким образом, создаст все возможности для работы Эрнеста в Венеции. Адриана является героиней романа в образе Ренаты и, встречаясь с ней, Хемингуэй найдет необходимые детали в повествовании, и доведет роман до совершенства. Так решила Мэри. ...Хемингуэй понимал, почему Мэри хочет оставить его одного в Венеции. Первая причина - работа над романом. Понятно! Но он также понимал, что Мэри дает ему возможность беспрепятственно встречаться с Адрианой, в ее отсутствие. Потом Мэри завладеет всем его вниманием. А пока он получает от Мэри возможность провести неделю, как его душа желает. И он сказал ей с признательностью: -Спасибо Мэри, что ты меня во всем понимаешь. Я постараюсь за неделю, подготовить как можно больше чистового текста. Тебе будет, что читать. -Я в этом уверена, Эрни. Но было бы хорошо, чтобы и ты меня понимал. Она обняла его руками и поцеловала в щеку. Он ответил на ее поцелуй также, в щечку. -А лучше бы ты поехал со мной в Больцано. 3 Хемингуэй приехал в Венецию перед обедом. Не поднимаясь в свой номер, зашел в ресторан. Навстречу, как всегда, вышел подтянутый и в смокинге Ренато Корради. -Мистер Хемингуэй желает обедать?- Официально спросил он друга. -Ренато. Я не за столом, чтобы ты так ко мне обращался. Впрочем, скажи, чтобы принесли рюмку виски с содовой. И посиди, хотя бы немного со мной. Мне сегодня так хорошо. Корради поманил пальцем официанта и негромко отдал ему распоряжение. Они сели за крайний столик у входа и метрдотель с улыбкой произнес: -А теперь ты мой посетитель, Папа. Я обязан обращаться к тебе официально. -К черту официальность! Будешь ко мне так обращаться, - обижусь и больше никогда не зайду в твой паршивый ресторан. Я тебя уже неоднократно предупреждал об этом. -Ладно. - Смилостивился педантичный метрдотель. - Будем считать, что ты забежал на минутку поговорить со старым другом, а он тебя угостил рюмочкой. -Ренато. - С укоризной произнес Хемингуэй. - Жаль, что я назвал героиню романа твоим именем. Видимо сейчас, глядя на тебя, изменю ей имя. Но Корради не испугала угроза Хемингуэя. -Не сделаешь этого. -Почему? Я еще не опубликовал роман, пока доделываю. Могу заменить твое имя. -Сейчас увидишь и простишь меня, Папа. К ним подошел официант с подносом в руках, на котором стояли две рюмки. -Синьор Хемингуэй. - Произнес официант. Хемингуэй заметил, что официанты Венеции называли своих клиентов синьорами. Высший ранг обслуги называет американцев - мистер. Видимо, венецианская экзотика. А официант продолжал. - Синьор Корради и мы решили угостить вас самым чистым виски - "Аскебаш". Официант поставил рюмки на столик и удалился. Ренато с довольной улыбкой смотрел на Хемингуэя. -Мы его получили неделю назад. Так англичане и американцы сразу же его вылакали... -Ренато! Подбирай выражения! Я ж американец! -Я пользуюсь твоими выражениями, Папа. Они оба весело засмеялись. -Мне врач запретил употреблять крепкое! -К черту твоего врача и всех врачей вместе взятых. Так бы ты мне ответил. Я специально спрятал одну бутылку для тебя от твоих американцев. Ждал тебя. Теперь понял, почему ты на меня не должен обижаться? ...-Жаль, Папа, что тебе мало досталось. - Спокойно резюмировал Корради. - Но у меня есть в подвале еще одно виски, как оно называется? "Феймоуз-Гроуз" или "Балантайнз"? Не помню. У англичан такие сложные названия. В следующий раз, как придешь сюда, я тебе их подарю. -Не надо следующего раза. Пришлешь подарок ко мне в номер прямо сейчас. Точнее немедленно. У меня должен быть гость. -Рената? - Улыбнулся прозорливо Корради. -Как ты догадался? -Несложно. Она хорошая девушка, пока еще не похожая на наших итальянок. -Почему пока? -Сам знаешь. Так что, вы хотите заказать на ужин или обед? В номере или здесь? - Метрдотель снова стал официален с Хемингуэем. Уже он не гость, а посетитель или клиент, которого надо обслужить по самой высокой мерке. Но Хемингуэй не заметил изменения в его тоне. -Я сейчас позвоню и все узнаю. А потом решим, где ужинать - в ресторане или в номере. А ты сам сообрази самое лучшее. Не забудь вина. Лучшего из своих неприкосновенных запасов. И твой подарок, виски - тоже. -Будет исполнено. До встречи. Хемингуэй поднялся в свой номер. Его вещи давно принесли сюда. Он набрал номер телефона. Ответила прислуга. -Сейчас позову. Трубку взяла Адриана. -Дочка, я вернулся. Жду тебя... Его голос звучал нежно и ласково. Не так как только что в ресторане. Это был влюбленный Хемингуэй. 4 -Папа, я закончила свой портрет и хочу подарить его тебе. -Уже закончила? А когда ты мне его подаришь? -Могу сейчас. Только позвоню. Адриана встала с кровати, накинула на голые плечи халат отсутствующей Мэри, вышла в гостиную и подошла к журнальному столику, на котором стоял телефон. -Алло? - сказала она в трубку, набрав номер. - Джанфранко можно к телефону. Наступила пауза, в которой Адриана громко пояснила Хемингуэю, чтобы он слышал в спальне: -Попрошу брата, чтобы он привез портрет в гостиницу. Краски уже высохли и его уже можно подарить тебе. Ты меня любишь? -Люблю. Как еще никого не любил. Ты моя самая яркая и большая любовь. -Яркая - да. Большая - не знаю. Наверное, нет самой большой любви. Эта выдумки писателей и поэтов. Есть любовь до бесконечности. Так я люблю тебя до бесконечности. Люблю... Ой! Джанфранко слушает! Адриана переложила трубку к другому уху: -Нет, Франки! Это я не тебе говорю. Слушай и выполни мою просьбу. В библиотеке, на столе стоит мой портрет. Можешь мне его привезти? Да. Сейчас... Ну, как у тебя нет времени? Хемингуэй слушал разговор Адрианы с братом, и ему что-то не нравилось в их диалоге. Он встал с постели, как был в одних трусах, прошел в гостиную, к журнальному столику. Не говоря ни слова, он взял у Адрианы трубку. Она еще успела сказать: -Франки, не думала, что ты можешь быть таким противным... Это были последние слова, которые она успела произнести в трубку. Хемингуэй уже говорил, серьезно и с нажимом на слова команды: -Эй, Франки! Говорю я. Понял кто? Так вот немедленно доставь ко мне в номер картину Адрианы! Понял? Чтобы я не считал тебя противным, как сестра. А то и у меня такое же сложится мнение. Долго ждать не буду. Да-да. До встречи. Он бросил телефонную трубку на аппарат и посмотрел на Адриану. Оба одновременно рассмеялись, - как быстро была разрешена, казалось бы, неразрешимая, пустяковая проблема. -Папа! Неужели ты умеешь командовать людьми? -Иногда нужно командовать, чтобы люди не сделались противными. Так же ты ему сказала? -Джанфранко не противный. Это я так его в сердцах обозвала. У него действительно нет времени. Он пишет книгу, как и обещал тебе. Хочет показать, но боится тебя. -Пусть теперь еще больше боится. Какая у тебя свежая кожа! Словно бархат, подсвечиваемый издалека яркой лампой. Он провел рукой по ее плечам и груди, распахнув шире не застегнутый халат. Адриана смущенно пыталась запахнуть полы халатика. -Не смотри на меня. Мне стыдно. -У тебя кожа, как у кубинской квартеронки, только светлее. Также переливается на солнце, но большим количеством красок. Не прячь свою кожу под тряпку! Она заслуживает кисти ваших великих венецианцев Джорджоне и Тициана. -Мне неудобно, Папа. -Все! Только разреши мне еще раз провести рукой по твоему телу. Любовь земная и небесная в образе спящей Венеры. Был бы я художником, то изобразил тебя именно так. Одновременно, во всем. Только бодрствующей. Он отнял руку от плеч Адрианы и посмотрел на свое обрюзгшее тело, седую волосатую грудь и глубоко вздохнул. Да сравнение не сравнимое. Адриана застегивала непослушные пуговицы мэриного халата. -Знаешь, как бы я изобразил самого себя рядом с Венерой? -Как бы меня ты изобразил, я уже знаю. Любовью быть приятно, но Венерой не хочу. А какую роль ты определил себе? -Старого, злого сатира. На его фоне ты бы смотрелась еще красивее. Эталоном красоты. -Не хочу быть эталоном красоты в сравнении. Хочу быть просто любимой и любящей женщиной. Чтобы рядом со мною был любимый сатир и любил меня всегда также как любит сейчас. Еще, чтобы рядом были наши дети. Маленькие сатирчики, любимые нами. Ты хочешь иметь детей? -Хочу. Только сатиры все мальчики. А я хочу иметь пять девочек и, чтобы все они были похожи на тебя. Пять маленьких Адриан, и всех я буду любить также как маму. -Лучше люби их больше, чем маму. У них непроизвольно началась игра в семью. Так они часто играли друг с другом, заказывая себе тему - великих людей, поведения в известных исторических событиях, создание образных критических ситуаций и в них всегда они побеждали, помогая и спасая друг друга. Семейная ситуация возникла впервые. До этого они оба боялись касаться этой темы. Сразу возникало много вопросов и проблем. Поэтому они избегали разговоров о своем будущем. Пусть им будет хорошо сейчас. А там... И вот в шутливом плане проигрывалась неосуществимая ситуация. -А почему ты хочешь только девочек? -У меня три сына. Двое старше тебя. Последний почти твой ровесник. Я их почти не воспитывал. Только деньги давал. Да гостили они у меня временами. Поэтому пусть будет пять девочек. Говорят, они больше любят отцов. Правда?... ...-Очень похоже. Я об этом сказал. Но, я хочу сказать, ты лучше, чем на портрете. Загадочнее, может эффектнее. Даже не знаю, что сказать. - Хемингуэй вдруг спохватился. Она же ждет от него высокой оценки своего труда. - Портрет хороший. У тебя несомненный дар художника. - Только и смог он сказать. - Но я тебя вижу не так. -А как? Тогда давай играть в великих художников. -Давай. Венерой у Джороджоне, рафаэлевой мадонной, я тебя не представляю. Все-таки у тебя портрет. Совсем другой жанр. Рубенс и Рембрандт... - Он не договорил. Его перебила Адриана. -Ты хочешь видеть меня толстушкой? С огромными грудями, салом на бедрах? Когда-то давно, дож Венеции издал указ, чтобы все венецианки ели больше и были толще, чтобы быть более привлекательными для мужчин. Ты хочешь, чтобы я была толстой, как прошлые венецианки или голландки? -Нет, не хочу. Но умный был у вас правитель, раз издал такой указ. - От души рассмеялся Хемингуэй. - Голландцам бы это понравилось. Но мне нельзя быть голландцем, изображая тебя. Нужно что-то более утонченное и глубокое. -Будь Модильяни или Пикассо? -Чтобы изобразить тебя без головы? - Громко рассмеялся Хемингуэй. -Неужели я похожа на безголовый портрет Пикассо? -Поэтому я и говорю, что ты достойна кисти не современных, а более утонченных художников. Но сразу не могу придумать, каким мне быть художником. -Будь Хемингуэем. Ты так хорошо говорил недавно о моей коже. Скажи так же еще раз. -О коже я говорил. Теперь о лице. У тебя лицо кающейся грешницы, доведшей себя внутренними терзаниями до измождения... У тебя... И снова Адриана его возмущенно перебила: -Я не кающаяся грешница! Так меня так не сравнивай. Я влюблена в тебя, поэтому всего боюсь... -Я не закончил. Кающееся лицо, в обрамлении одухотворенных волос... Не могу. Ты меня сбила. Наверное, я бы тебя изобразил по-другому. Только не как писатель Хемингуэй, а просто Хемингуэй. Адриана вздохнула: -Ты все понимаешь в картинах, в книгах, в жизни. Тебе хорошо жить. -Эта наука нехитрая! Смотри на картины непредвзято, читай книги честно и живи, как живется. -Ты можешь себе позволить так жить. Ты уже много прожил. А я пока не могу. Всего боюсь. -Не бойся ничего, дочка. Люди всегда завидуют тем, кто счастливее их. А мы счастливы, поэтому нам можно завидовать. - И Хемингуэй решил перевести, завязывающийся серьезный разговор в шутливое русло и продолжить игру. - Ну, а каким художником хотела бы ты быть, чтобы нарисовать меня? Адриана подхватила его игру воображения и закачала головой: ...-У меня припухлость над глазами природная. Я же не чистый предок англичан или немцев. Во мне течет еще и индейская кровь. -Индейская? - Теперь от удивления широко раскрылись глаза Адрианы. - Так, выходит, я люблю индейца? -Выходит так. -А какого ты племени? -Ирокез, гурон, навахо, сиу... Точно не знаю. Но это самые мужественные племена. Они предпочли погибнуть, но не сдаться нашему белому брату. -Вот почему ты такой мужественный и непонятный? -Может быть. Наши мужчины предпочитают смерть неволе. И не доживают до старости. Я пошел в них. -Их убивают к этому времени. -Не обязательно. Но если мужчина чувствует, что он перестал быть мужчиной, то он убивает себя сам. Это считается в нашем племени достоинством. Уйти к праотцам надо в образе настоящего мужчины, а не старика с тлеющей искрой жизни. -А женщины? -Им не обязательно себя убивать. Только женщины, очень любящие своих мужей поступают, как мужчины. Но такое случается редко. Женщина должна передать память о любимом мужчине, детям и внукам. -Ну и жестокий обычай у вас, индейцев. -Зато справедливый. Вот ты и нарисовала мой портрет. Получился? -Нет. Он у меня никогда не получится. Я тебя люблю, и все время вижу разным. Ты, как бы переливаешься акварелью или темперой. Карандаша или угля будет мало, недостаточно, чтобы тебя изобразить. А масло для тебя является тяжелой краской. Ты должен еще и светиться. Изнутри. -Ты так красиво говоришь! Поцелуй меня. -Я тебе уже говорила, что пишу стихи. Почти, как поэт. - Адриана радостно рассмеялась. - Ты меня вдохновляешь на все красивое. -Ты меня тоже. -Не надо картин. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Ты самая красивая женщина, каких я знал или видел - даже на картинах старых мастеров. -Я бы очень хотела, чтобы я любила так тебя... Она приблизилась к сидящему на стуле Хемингуэю, обняла его за шею и, склонившись над ним, страстно, но нежно поцеловала в губы. Он взял ее на руки, встал и стал целовать ее лицо. Адриана задыхалась от его, тоже страстных поцелуев. -Ты силен, как медведь и так же неуклюже нежен. -Мой индейский род берет начало от медведя... ....Адриана ушла от него рано утром. Она спешила на занятия в художественную школу. Хемингуэй внес портрет Адрианы в спальню и поставил его на два стула так, чтобы ему было видно его с кровати. Он открыл бутылку виски - подарок Ренато Корради и налил себе рюмку. -За твое здоровье, дочка! - Громко сказал он, обращаясь к портрету. - За твою красоту, чудо ты мое! А знаешь, ты еще и хорошо пахнешь. Ты замечательно пахнешь, когда лежишь под одеялом и когда целуешь меня на прощание. А ты же не любишь духов. Она глядела на него с портрета и ничего не говорила в ответ. -К черту! - Вслух сказал он. - Не желаю разговаривать с портретом. Он выпил виски и снова произнес вслух. -Девочка моя! Пойми, я тебя очень люблю, и мне всегда хочется быть с тобой чутким и ласковым. Не как с другими. Не уходи от меня никогда, пожалуйста. Но портрет не откликнулся и на эти слова. "А ведь очень похоже себя нарисовала. Как живая!" - Подумал он о портрете Адрианы. - "При ней я не мог тебя, портрет, правильно оценить. А теперь вижу - это ты. Спасибо, что осталась рядом со мной. Сейчас я посплю часок, но не больше двух и возьмусь за свою работу. Помогай мне, девочка!" Так тоскливо обращался Хемингуэй к портрету... 6 Мэри приехала ровно через неделю, после их временного расставания в Кортина. Она просмотрела начало окончательного варианта рукописи "За рекой, в тени деревьев" и осталась довольна работой Хемингуэя. Правда, ей показалось, что он мог сделать больше, но этого она ему не сказала. -Эрни! Первая треть романа имеет завершенный вид. Можно эту часть выслать в журнал? ...-Ты по мне скучал? - Задала она ему проверочный вопрос. -Очень! - Не задумываясь, солгал Хемингуэй. - Мне так тебя не хватало. Не с кем посоветоваться, никто не окажет мне помощь в работе... - Вторая половина ответа была правдой. -Ты от меня всегда хочешь получать помощь. И я тебе ее даю. А хочу лишь немного любви. - Настойчиво, но не навязчиво вела свою линию Мэри. -У нас с тобой есть любовь. Но мы ее уже не видим, привыкли к друг другу, как две детали соединенные жестким креплением. Так мы соединены с тобой до полного износа одной из деталей. А потом первоизносившуюся деталь отсоединят и выкинут на свалку отходов жизни. Останется только одна... -Не романтично ты говоришь о нашей любви. - Перебила его Мэри и встала со спинки кресла. Она была разочарована таким механическим проявлением любви. Она ожидала от мужа большего чувства после недолгой, но все же разлуки. - Скучно стало с тобой. Пойду приведу себя в порядок после дороги и стану помогать тебе, раз ты просишь об этом. - Все-таки уколола она его напоследок. Но разве достанешь его через толстую медвежью шкуру. Они не касались Адрианы, но оба имели ее в виду в своем разговоре. Когда Мэри стала раскладывать свои вещи, то сразу же поняла, что Адриана находилась в ее кровати. А может быть, и ночевала. В первый раз, год назад, она злилась, обнаружив следы соперницы в постели, теперь только тяжело вздохнула. Надо терпеть увлечение старика юностью - оно все равно пройдет. Дайте только немного времени. Он сам поймет, как смешон в своей запоздалой любви. Тогда он оценит верность и любовь своей жены. То есть ее - Мэри. Это она возвращает его в писательский мир. И мир за это ей должен быть благодарен. Ради этого она все вытерпит и самое неприятное - увлечение мужа Адрианой. Но Мэри выбросила в мусорное ведро часть вещей, которыми, как она посчитала должна была пользоваться в ее отсутствие Адриана. В том числе и свой домашний халат. Но больше всего ее поразило присутствие в спальне портрета Адрианы. Неужели Хемингуэй постоянно смотрит на нее, раз поставил портрет перед своим носом? Наверное. Ну что ж? Она вытерпит и портрет. Вернувшись в гостиную, Мэри спросила мужа: -Портрет Адрианы, что в спальне, кисти известного художника? -Тебе известного. - Хемингуэй решил немного пошутить с женой. -Кто художник? -Сама Адриана. -Мне можно было бы самой догадаться. Видно школярство. Но с такой оценкой был не согласен Хемингуэй. Он, набычившись, недобро посмотрел на жену. Обижать Адриану, не позволено даже жене. -Портрет сделан с любовью... Мэри поняла, что ей необходимо отступить и не обострять портретный вопрос. -Я так и говорю, Эрни. Он сделан с душой. Но ты же сам видишь, чувствуется нехватка живописной техники. А так портрет вполне хорош... Хемингуэй смягчился при разъяснении Мэри. В ее словах есть правда почитателя живописи средневековых мастеров кисти. И он уже добродушно произнес: -Налей мне немного сухого мартини, и садись рядом. Сейчас я как раз хочу обыграть сцену с картиной в романе. Следи, чтобы все получилось живо и реалистично. И одновременно внимательно просматривай, что поправил я за эту неделю. -Хорошо, милый! Мэри пошла на кухню за мартини, и ее мозг, вдруг пронзила острая, как игла, мысль: "Неужели, он в романе описывает все, что произошло с ним в эти дни? Точнее, происходит. Вот и сцену с портретом он дописывает. Без портрета она бы не появилась. Понятно! Когда он познакомился с Адрианой? Год назад. И тогда же начал писать роман. В больнице. Точно! После посещения его Адрианой. А сейчас вносит все новые эпизоды и диалоги. Неужели у него все так серьезно? Успокойся, Мэри!" - Приказала она себе. - "Все всегда идет к лучшему. Без паники, Мэри! С Хемингуэем и его любовью тебе справиться по силам. Ты его жена и любовь. И последняя для него! Знай это!" Мэри принесла две рюмки мартини: -Я тоже хочу выпить. Выпьем за окончание твоего романа. - С улыбкой произнесла она. -Еще рано за него пить. Но давай немного забежим вперед. - Согласился Хемингуэй. Через две недели правка и перепечатка романа была закончена и рукопись отослана в нью-йоркский журнал "Космополитен" для публикации в февральском номере. ...Да, Мэри должна бороться за Хемингуэя. Игра стоит свеч. Нельзя отдавать его другой. Ни в коем случае! Иначе, для нее наступит жизненная трагедия. Она останется бледным следом в жизни Хемингуэя. Такого Мэри не допустит. У нее гибкий ум, неплохой жизненный опыт, американская деловая хватка. Она должна остаться в мировой истории не только последней женой Хемингуэя, но и последней любовью. Сложная задача, но она обязана, ради себя и Хемингуэя, воплотить ее в жизнь. Ставку, где призом является Хемингуэй, надо выиграть! Теперь это Мэри осознала полностью. Она вытерла следы слез на глазах, припудрила морщинки, переоделась. На ней был новый, недавно купленный, халат. Хемингуэй пришел поздно. Мэри не ложилась спать, ждала его. Хемингуэй это понял, вернее, знал, что Мэри будет его ждать, и внутренне приготовился к неприятному разговору. Но, к его удивлению, разговор начался мирно. -Проводил Адриану? Не оставил ее посредине холодной улицы? - Мэри, даже, улыбнулась мужу. -Проводил до самого дома. - Ответил Хемингуэй, несколько удивленный участливым тоном жены по отношению к Адриане. -Ребенка надо беречь. - Шутливо-назидательным тоном продолжала Мэри. Вот здесь-то засмущался Хемингуэй, и ему показалось, что он покраснел от слов Мэри, если он вообще мог смущаться и краснеть. Он давно забыл о таком чувстве, а цвет лица у него всегда такой. -Ты права, она еще ребенок. - Он, выжидательно, посмотрел на Мэри, не думая отделаться пустяковой фразой. -К сожалению, она уже взрослый ребенок. Ты, наверное, замерз. Дать тебе вина? К удивлению Хемингуэя Мэри говорила о постороннем, словно не обижаясь на его холодное отношение к ней сегодня. -Виски. Оно лучше согревает. Мэри пошла на кухню и вскоре появилась с рюмкой и бокалом. -Я тоже выпью, только вина. Она протянула ему рюмку, и они, не чокнувшись, молча выпили. Хемингуэй, чувствовал себя перед Мэри, как провинившийся ученик перед строгой учительницей и ждал серьезного разговора с женой, но он все оттягивался. Вот Мэри начала говорить и снова не то, что он ожидал: -Ну, как, Эрни, согрелся? Венеция - не Куба. -Да. Здесь не тропики. - Недоуменно согласился с ней Хемингуэй. -Ты должен заботиться о своем здоровье. Я, как жена, обязана помогать тебе, чтобы ты не болел. -Здоровье не вернешь. Укреплять расшатанное здоровье - продлять мучительную агонию жизни. Хемингуэй скинул с себя груз вины перед Мэри и почувствовал себя Хемингуэем. -Не говори афоризмами. Посмотри на это дело серьезно. -Я серьезен. Мое здоровье остается только со мной. -Эрни! Я вот, что хочу сказать. Ты закончил роман и снова стал себя вести, как зверь в клетке, которому нечего делать. Он мечется по клетке в поисках свободы или какого-нибудь дела. Так и ты. -Что ты имеешь в виду? - Насторожился Хемингуэй. По законам логики разговор должен зайти об Адриане. Но он снова ошибся. -Я имею в виду более далекие планы. Может, начнешь писать новую книгу, пока у тебя есть вдохновение. Его надо использовать. Мэри говорила о его творчестве, надо было прислушаться к ее словам. Как бы там не складывались их отношения, но Мэри мудрая женщина. -Пока не появится критика на роман, я не смогу работать над новой книгой. Ты просто не знаешь, как я веду себя после окончания работы над романом. Мэри вздохнула. Действительно, это первый для нее роман, написанный Хемингуэем. Но все-таки надо добиться от него обещания о будущей работе. -Я вот, что думаю. Да и не только я. Почитай критику. Все или почти все говорят, что ты сейчас являешься самым крупным писателем в мире... -Не преувеличивай! - Хмуро прервал ее Хемингуэй. Он не любил, когда его с кем-то сравнивали, даже со всем миром. Он считал, что живет сам по себе. - Есть писатели намного интереснее меня и честнее. Мэри поняла, что нельзя сейчас говорить с ним слишком прямо. -Мнения, конечно, разные. Но тебя знает весь мир. От этого факта никуда не денешься. -Так, что ты хочешь? -Я думаю, что тебе пора бы стать нобелевским лауреатом. В нобелевском комитете считают, что твои произведения не слишком гуманны. Может, напишешь книгу в нужном им духе, и все проблемы будут разрешены. -Мои книги написаны с позиций гуманизма. Только кретины не понимают этого. А за премиями и званиями я никогда не гонялся. Нобелевский комитет дает премии или гладким личностям, которые пишут красиво, но не будоражат своим безликим творчеством мир, или крикунам, которых слушает только кучка психически больных людей. Таких лауреатов даже свой народ презирает, мир забывает о них сразу же после присвоения им звания. -Да, комитет консервативен. Но премия престижная. -Он не просто консервативен. Он занимается политиканством, что я так ненавижу. Звания раздает не по заслугам, а конъюктурно. Почему бы первую премию, было не вручить мудрейшему старцу Льву Толстому, передавшему гуманистические идеи девятнадцатого века двадцатому. Дали премию другому. Толстого помнят, а того забыли. Всех первых лауреатов, до Киплинга, забыли. Писатель Хемингуэй очень чтил писателя Толстого и сейчас говорил возмущенно об этом факте. -Но Толстой, кажется, умер к моменту присуждения первой нобелевской премии? -Нет. Он был жив. В одном ты, Мэри, права. - Перешел к конкретному вопросу Хемингуэй. - Надо продолжать работать. Но пока у меня в голове нет никакого сюжета. В пятьдесят лет пора подвести некоторые итоги в философском смысле. Вот эта мысль во мне зреет, но как ее реализовать, не знаю. ...-Твои бывшие жены тебе бы такого не простили. Я правильно говорю? Мэри требовала ответа, и Хемингуэй вынужден был процедить сквозь зубы: -Правильно. Но позволь мне с ней встречаться, пока она здесь. Прояви еще чуточку терпения и любви... - И Хемингуэй вдруг почувствовал всю фальшь своих слов. Ему стало противно за себя. И он вдруг закричал на Мэри. - Не лезь в мою жизнь! Ты мне жена, но не любовь! Не внушай мне, что я старик и ни на что уже не годен! Я просто хочу, чтобы меня понимал, кто-то близкий. - Последнюю фразу он произнес тихо, почти шепотом и, вроде бы, со слезами на глазах. Мэри в первое мгновение была испугана его неожиданной вспышкой и поняла, что идти на дальнейшее обострение ей нельзя. Да, собственно говоря, она ничего ему обидного не сказала, так осторожно вела разговор. Его крик - показатель его слабости, показатель неверности собственных поступков. Надо только держать себя в руках. И Мэри, как можно ласковей произнесла, сдерживая гнев, готовый вырваться наружу из ее груди: -Милый! Успокойся. Я же не требую, чтобы ты совсем не встречался с Адрианой. Только прошу, чтобы это было незаметно. Не как сегодня после ужина. Раз она тебя вдохновляет, я не могу тебе запретить с ней встречаться. Я все понимаю. Если ты станешь о ней только думать, а не видеть, сойдешь с ума. Успокойся милый и делай, что хочешь. Тем более Адриана в Венеции последние дни, встречайся с ней. Отведи душу. И спасибо тебе, Эрни, что ты видишь мою любовь к тебе. Я тебе ближе, чем кто-либо другой. Желаю тебе только хорошего, а не зла и делаю для тебя все, чтобы тебе было лучше. Я же, все-таки, люблю тебя. Ласковый тон жены совсем расстроил Хемингуэя и лишил воли. Раньше Мэри могла с ним ругаться по поводу и даже без повода. Неужели она его так любит? Он был сбит с толку и сбивчиво стал разъяснять: -Прости меня, Мэри! Я, наверное, не прав. Я сам удивляюсь, как ты терпишь меня. Потерпи еще немного. Может я действительно старый дурак? Прости дурака. Я тебе благодарен, что ты все терпишь меня. Прости? Мэри погладила его рукой по короткой седой стрижке. -Я тебя сегодня не называла стариком. Ты, видимо, сам много думаешь о своем возрасте и непроизвольно говоришь об этом. Меньше об этом думай. Ты еще молод, раз в тебе такой дух. Просто ты устал за эти месяцы. Я удивлялась, как ты много все это время работал. Как в молодости. В тебе еще столько энергии, что ее хватит не на одну книгу. А сейчас давай ложиться спать. Уже поздно. Успокойся. Я, как верный оруженосец всегда рядом с тобой. Все подам, буду охранять. Мэри через силу улыбнулась, но улыбка получилось у нее вымученной. Последняя вспышка Хемингуэя, все-таки напугала ее. Но ничего, она все равно возьмет над ним верх, пусть не сейчас, позже. -Мэри! Как я тебе благодарен за выдержку. Поэтому я тебя люблю. Прости меня. - Тихо произнес Хемингуэй, вставая и направляясь в спальню. -Все будет хорошо, Эрни! 7 Все будет хорошо! Сказала утром сама себе Мэри, приняв холодный душ. Сегодня она решила помочь Хемингуэю конкретным делом. Мэри отправилась к Иванчичам, точнее к графине Доре. К счастью Мэри, Адрианы не было дома. Она была на занятиях. Дора встретила ее очень приветливо и единственно сокрушалась о том, что Мэри заранее не сообщила о своем приходе, то она бы приготовилась к встрече. Но Мэри, с улыбкой пояснила, что пришла ненадолго. Тем не менее, молчаливая прислуга принесла им чай. Они сидели за обеденным столом и пока вели малозначащий светский разговор, предваряющий серьезную беседу. Так было до тех пор, пока Дора не сказала: Адриана сообщила радостную новость о своем отъезде в Париж Хемингуэю в тот же день. По лицу Хемингуэя было видно, что он огорчился этому известию, но сказал: -Что ж, езжай. А когда едешь? -Ты хочешь, чтобы я уехала сейчас или задержалась на карнавал. -Смотри, дочка, как тебе лучше. Мне лучше, чтобы ты уехала после карнавала. -Я так же сказала маме. В каком костюме мне явиться на праздник? -В таком, чтобы я тебя узнал, а остальные не узнали. Адриана рассмеялась. -А ты тоже наденешь маскарадный костюм, Папа? -Не знаю еще. -А ты надень такой костюм, и мы будем играть в театр. -Хорошо, дочка. -Встретимся на площади Сан-Марко. Ты меня узнаешь в маскарадном костюме? -Ты от меня не спрячешься и на дне океана. 8 Венецианский карнавал святого Стефана, как всегда, проходил десять дней, беспрерывно. Даже холодные февральские дожди не могли загнать участников карнавала под крышу. Карнавал пульсировал в древнем городе от окраин, к центру - площади Сан-Марко. Она была горячим сердцем карнавала. Жар от сердца карнавала передавался тысячам туристов, приехавших поглазеть на необыкновенное зрелище и самим в нем поучаствовать. Десять дней горения сердец счастьем жизни! Венеция неистощима на радостные выдумки, а теплота ее древних зданий и скульптур, каналов и мостов, дружелюбие и открытость венецианок и венецианцев заполняют всего тебя, от пяток до головы или наоборот, смотря какой у человека темперамент. Кажется, дышит сама Венеция, - город и человек слились в одно неразделимое целое. И над всем этим счастьем парит крылатый лев - защитник Венеции и покровитель ее радостных жителей. В день открытия карнавала Хемингуэи пошли в магазин, чтобы купить себе маскарадные костюмы. Но их ждало глубокое разочарование, - все экзотические костюмы были раскуплены. Осталось что-то упрощенное, без масок. В конце-концов Хемингуэй купил себе плащ Казановы с полумаской, а Мэри - только полумаску. Костюм доктора со страшным вороньим клювом она не захотела брать, объяснив, что не желает быть чудищем. В первый день по улицам Венеции прошел парад масок, закончившийся на площади Сан-Марко, и сразу же началось всеобщее веселье, прямо здесь же, на булыжных улицах. Хемингуэи пробирались к центру карнавала - площади Сан-Марко. Но это было трудно сделать. Толпы людских тел затромбировали узкие средневековые улочки, и еще здесь же, в неимоверной тесноте, умудрялись не только плясать, но и водить быстрые хороводы. Хемингуэй, в плаще Казановы, крепко держал за руку Мэри, чтобы она не потерялась в толпе. Приходилось идти медленно, продираясь сквозь наэлектризованную радостным весельем толпу. Еще более задерживался их темп в результате частых остановок возле наспех разрисованных прилавков и очагов огня, где продавалось вино, привезенное со всей Италии. Хемингуэй не мог отказать себе в желании попробовать стаканчик неизвестного ему вина и, с каждым стаканом, новый сорт вина ему нравился все больше и больше. Уже стемнело, когда они пробрались по Пьяцетте на площадь Сан-Марко и остановились у базилики. Площадь была украшена лентами и гирляндами, и чуть ли не все гуляющие были в маскарадных костюмах. Здесь Хемингуэй договорился встретиться с Адрианой. Поэтому он сюда так упорно стремился и тянул за собой Мэри. -Смотри, какое великолепие?! - Крикнул он на ухо Мэри. Музыка оркестров, песни и гам людей, скинувших узы условности поведения, сливались в один шумовой поток, наглухо забивающий человеческие уши. Густой, замешанный на многовековых традициях и фантазиях, фон народного гуляния, был главным героем венецианского карнавала. -Очень весело! - Прокричала в ответ Мэри. - Не отпускай меня от себя далеко. -Хорошо! Пойдем, вклинимся в хоровод! Они разорвали один внешний круг, потом другой и встали в цепь неизвестно какой окружности хоровода. А он двигался, то по часовой стрелке, то напротив, притопывая и приседая, сходясь и расходясь, с шутками и смехом беспрерывно, будто перпетуум мобиле, наконец-то созданный венецианцами, вопреки всем физическим законам. Уставшие выходили из круга, подкреплялись бокалом вина и вновь плясали. От костюмов Коломбин, Арлекинов, Пьеро и множества других одеяний без названия, пестрело в глазах. Хемингуэй видел нескольких импозантных Казанов и почувствовал себя членом их братства. Хотелось кружиться, петь, всех обнимать и целовать, как делали другие и плакать от счастья, что у тебя больше нет никаких проблем, кроме веселья. Задохнувшаяся от бега по кругу Мэри, крикнула Хемингуэю: -Когда-нибудь этот танец закончится?! -Никогда! Он вечен, как сама Венеция! - Радостно прокричал в ответ Хемингуэй. -Давай отдохнем? -Подожди еще немного! Давай напляшемся от души, на всю жизнь! Когда еще представится такая возможность! И он весело во всю свою глотку, как рыбак во время шторма, загоготал, и его смех подхватили танцующие рядом, и он естественно вписался в необузданное веселье. Женская цыганская маска, в восторге от его гомерического хохота кинулась к нему на шею и он, отпустив руку Мэри, захватил в свои сильные объятия цыганку. Она громко смеялась и целовала Хемингуэя, а он ее, точно также - целовал и смеялся. Но вот цыганка, привлеченная новым зазывным криком, выскользнула из его рук и бросилась на шею другому. Хемингуэй, несколько разочарованно, остановился на бегу, но его снова, кто-то схватил за руку и вовлек в хоровод. Он взял чью-то руку и почувствовал, что это рука не Мэри. Действительно, ему широко улыбалась Коломбина без маски. И он улыбнулся ей в ответ, забыв о потерянной в танце Мэри, об ищущей его Адриане, и необходимости ее поиска самому. Коломбина призывно улыбалась ему, он улыбался ей в ответ. Она схватила его за руку, и они ринулись прочь из круга. Кажется, они остановились возле Кампанилы. Запыхавшиеся, они рассматривали друг друга. Коломбине было лет тридцать, и она произнесла что-то по-итальянски. И Хемингуэй ответил по-английски. -У-ю! - Удивленно присвистнула итальянка. - Американо? -Си! Си! - Радостно ответил ей Хемингуэй, обрадованный тем, что она его поняла и он ее тоже. Она, улыбаясь, потащила его к разносчику напитков. Хемингуэй взял два запечатанных бумажных стаканчика с вином, бросив на поднос деньги. Они стали пить вино. Коломбина продолжала что-то щебетать, видимо, приглашала к себе в гости. От холодного вина Хемингуэй пришел в себя. С этой Коломбиной хорошо, но в каком костюме Адриана? Может тоже в костюме Коломбины - символе чистоты и нежности. Вот поэтому Коломбина должна быть без маски, показывать своим открытым лицом любовь только к одному мужчине. Но и мужчина должен быть всегда рядом с ней. Вот и эта Коломбина нашла, наконец, себе Казанову. Кругом бегали и плясали другие Коломбины, но не Адрианы. А итальянка продолжала что-то ему рассказывать, видимо, не собираясь его сегодня покидать. Она нашла своего мужчину, прижималась к нему всем телом, и даже укрылась полой его плаща Казановы. А где, Мэри? Ничего сама доберется до дома. Надо было крепче держаться за мужа, успокоил себя Хемингуэй. И он, схватив чужую Коломбину за руку, пошел с ней через площадь, ища свою Коломбину. Почему-то он верил, что Адриана должна быть именно в этом костюме. Перед его глазами промелькнула Коломбина в черной маске и белом платье. Он, с высоты своего большого роста, рассматривал танцующих. Его за руку крепко держала итальянка, не хотевшая далеко от себя отпускать иностранца. Они остановились возле прилавка, заставленного бутылками с вином, прилепившегося в крохотном уголке здания - квадратная колонна и стена, всего-то с полметра торговой площади. Хемингуэй взял две бутылки вина и одну протянул Коломбине. Он приставил горлышко бутылки к губам и почувствовал, что кто-то сзади постукивает его по плечу. Он обернулся. За его спиной стояла Коломбина в маске, которую он только что видел, и прикрывала лицо веером. Хемингуэй всматривался в маску и видел сквозь нее знакомые очертания. -Адриана! - Закричал он и схватил ее в свои медвежьи объятия. Маска сползла с лица Коломбины, и он увидел Адриану. Она радостно и в тоже время укоризненно глядела на него. -Так вот, как ты меня искал, Казанова? Хвастался, что разыщешь на дне океана. - С улыбкой спросила она его. -Я тебя ищу давно! Пол-Венеции обошел. Хотел уже окунуться в океан. А почему ты в маске? -Чтобы меня не сразу узнал мой Казанова. -Так не положено Коломбине! -Так надо делать, чтобы не попасть в лапы Казановы. - У них началась игра в маски. Итальянка, которая не отставала от Хемингуэя до встречи с Адрианой, потянула его за рукав. Она все поняла и самое главное, что теперь она лишняя. Но обиды на ее лице не было, карнавалу до утра веселиться еще двенадцать часов. Настоящее веселье начнется после полуночи. -Чао, американо! - Крикнула она и что-то добавила еще. -Переведи, что она сказала? - Обратился Хемингуэй к Адриане. -Она сказала, что ты настоящий Казанова. Гордись такой оценкой, Папа-Казанова! -Горжусь. Эй! - Крикнул он Коломбине без маски, вытянул из кармана купюру в тысячу лир и протянул итальянке. Та в ответ засмеялась, отрицательно замахала руками и, что-то крикнув, скрылась в толпе. -Что она сказала? - Снова спросил Хемингуэй Адриану. -Что ты, американский кретин, а не Казанова! - Засмеялась Адриана. - Настоящий Казанова никогда не платит деньги девушкам за услуги. Он только дарит им любовь. Сегодня в Венеции расплачиваются любовью, а не деньгами. Понял, Папа? -Понял. Пойдем отсюда. Только сними маску. -Уже сняла. Ты тоже сними. Они по Пьяццете Леончини, через мост, вышли в Кастелло. Здесь тоже было много гуляющих, но все же меньше, чем на площади. Вдруг Адриану окликнули. Она посмотрела в сторону столов, типа импровизированного кафе, под открытым небом. ....Адриана догнала Хемингуэя уже возле танцующих на улице людей. -Папа! Он обернулся, и она бросилась к нему на шею. -Папа! Прости меня? Я тебя обидела! ...-Все. Люди хотят дружить со львами. Шакалов больше, чем тигров. И чем старее и матерее лев или тигр, тем больше вокруг него шакалов. Им мало объедков, они хотят мяса и крови бывшего когда-то сильным, зверя. Так они мстят ему за объедки, которыми он с ними всю жизнь делился. Мстят за корм унижения. -Не говори так, Папа? А то мне становится страшно. И запомни, для меня ты моложе всех. Я тебе об этом всегда говорю. -Потому и говоришь, что я стар. -Я говорю честно. Ты мой матерый зверь. Я счастлива, что люблю такого зверя. Пойдем танцевать. Ты отвлечешься. -Не хочу танцевать. Пойдем просто погуляем по улицам. Они, прижавшись к друг другу, пошли по узким улицам Кастелло. Наступил вечер, принесший влажный холод с Альп и Адриатики. А они ходили и молчали. И им было хорошо. -Куда пойдем дальше, Казанова? - Спросила его Адриана, прижавшись к нему и прикрывая свои плечи полой плаща. Все-таки в феврале и в Венеции свежо. -Ты замерзла моя милая, Коломбина? - Спросил он, прижимая ее теснее к себе. -Только сейчас. Когда стало темнеть. Ты меня увлечешь в свои сети, Казанова и согреешь? -Я свою Коломбину даже на Северном Полюсе отогрею своим дыханием и теплом рук. Коломбина - снежинка моей любви и счастья. Как хочется, чтобы эта зима продолжалась вечно. Хочу вечной свежести... Они снова нашли свою игру в итальянские маски. -Казанова может растопить снежинку любви? -Никогда. Он сохранит свою снежинку. Смотри? Хемингуэй подошел к двери старого четырехэтажного дома и кольцом, закрепленным в ней, стал молотить в дубовую обшивку. А на узкой улице веселились люди. Хемингуэй надел маску на лицо. Дверь отворилась и на пороге показалась пожилая женщина. Она взглянула на Хемингуэя и широко улыбнулась. -Пустите погреться Казанову и Коломбину? - Нарочно грубоватым голосом попросил он хозяйку этого дома, а может квартиры. ...Они подошли к окну, и Хемингуэй открыл занавеску. В холодном небе Венеции висели разноцветные шары и серпантины огней. А над ними, в темноте звезд, белесой дымкой парил крылатый лев, охраняя древний город. -Смотри? Огоньки тают, как снежинки! -Снежинки тают без следа, - огонь сгорает до пепла... -Все равно что-то остается и от снежинки. Память... Об огнях и снежинках. - И без перехода печально произнесла. - А послезавтра я уеду. Будешь меня вспоминать? -Мы еще встретимся. Пожалуйста, люби меня. -Я возьму с собой негритенка... ...Хемингуэй вернулся в номер далеко за полночь. Мэри уже давно лежала в постели. -Где ты так долго был? - Спросила она. -На карнавале. - Почти соврал он. - Так весело, хочется гулять до утра. А как ты потеряла меня? -Танцы разъединили. Потом искала тебя и не нашла. Ты встретил Адриану? - Задала она главный, интересующий ее вопрос. -Не встретил. - Уже точно соврал Хемингуэй. - Она через два дня уезжает. Надо нам с тобой с ней попрощаться. -Тогда надо будет прощаться сегодня. Скоро утро. И Мэри стала думать, - обманул ее Хемингуэй, или нет? Наверное, нет, - раз хочет попрощаться с Адрианой. А, вообще-то обманул, раз стремится попрощаться в присутствии Мэри. 9 В начале марта появились первые критические статьи на журнальную публикацию "За рекой, в тени деревьев" в "Космополитене". Хемингуэй читая их, все более и более мрачнел. Основная масса откликов была недоброжелательной. Многие критики прямо заявляли о творческом закате Хемингуэя, как писателя. Также многие отметили документальность в описании войны и своеобразную характеристику генералов, отличившихся на войне, что не свойственно роману, как литературному жанру. Любовную линию в романе, будто не замечали. Только парижское издание "Нью-Йорк геральд трибюн" своеобразно заметило любовную линию в романе: "Старческое брюзжание по поводу прошедшей войны, автор умело заполнил пересказом своих любовных похождений пережитых накануне вечером, им самим". Хемингуэй в гневе порвал газету, и клочья бумаги раскидал по комнате. Сволочи, коснулись даже его личной жизни! Слава богу, что еще не назвали имя Адрианы. Мэри видела мрачное состояние Хемингуэя и пыталась его не столько успокоить, сколько отвлечь от происходящего. Но от горной и утиной охоты он отказался, а на рыбалку весной выходить рано. Наконец, он сказал: -Едем в Париж. -Может в Геную, и оттуда поплывем на Кубу. - Возразила Мэри. -Мы договорились со Скрибнером, и он ждет меня в Париже. Чарльз Скрибнер - нью-йоркский издатель, которому Хемингуэй обычно доверял право первой публикации своих произведений. Раз он приезжает в Париж для встречи с писателем, то никак нельзя отказаться от приглашения. Пусть также встретит Адриану, может она отвлечет его от нерадостных дум и выведет из упаднического состояния. Адриана сейчас была необходима Хемингуэю, как лекарство. Так решила Мэри. И, кажется, она пожалела, что помогла Адриане отправиться в Париж раньше времени. Накануне отъезда из Венеции, Мэри зашла к Доре Иванчич и вручила ей еще тысячу долларов, и та дала обязательство не приезжать к ним в гости на Кубу. Пусть все делается и с согласия Мэри, а не только по желанию Хемингуэя. В Париже они остановились в отеле "Ритц". Хемингуэй сразу же встретился со Скрибнером и показал ему рисунки Адрианы для его книги, которые он взял у нее в прошлом году. Скрибнер долго их рассматривал и заявил, что хотел бы встретиться с художником. Они обговорили условия издания романа "За рекой, в тени деревьев". Договорились, встретиться во время завтрака, на следующий день. Сразу же Хемингуэй позвонил Адриане и сказал, что хочет с ней встретиться завтра утром и пообедать в отеле ресторана. Это прозвучало не как приглашение, а как приказ. -Давай. Тебе двадцать лет. Тебя звать Мари Дюплесси. У тебя в руках камелии. А я Дюма, но только сын... -Я люблю своего Дюма, но не куртизанка и не хочу раньше времени умирать. - Шутливо прошептала Адриана ему на ухо. - Давай поменяем героев. Ты ненасытный Гаргантюа, поглощающий вино в неимоверных количествах, а я... Кто я? -Жанна Д'Арк, победившая Гаргантюа. -Я не хочу тебя побеждать. Хочу всегда быть побежденной тобой. Поцелуй меня Гаргантюа, и я сама пойду на костер любви... Двадцать второго марта пятидесятого года из Гавра в Нью-Йорк отправлялся красавец "Иль де Франс" - Обладатель "Голубой ленты Атлантики", за самый быстрый переход через Атлантический океан. Адриана проводила Хемингуэев до каюты. Остальных провожающих на корабль не допустили. Мэри, положив свои вещи в каюте, оставила их на время одних. "Пусть попрощаются. Возможно это их последняя встреча". - Благородно подумала она, выходя на палубу лайнера. -Я тебя буду ждать на Кубе. Приезжай быстрей. -Приеду. Океан мне не помеха. Видишь, я держусь за твоего негритенка. Раз ты хочешь, чтобы мы встретились, он нам поможет. Все сделает для нашей встречи. -А я буду смотреть на твои изумруды, чтобы ты приехала быстрей. -Ты бери их в руки и слушай меня. Я буду петь о любви твоему негритенку, а изумруды передадут мелодию моих чувств тебе. А ты, крепко сожми изумруды и пой мне. А негритенок передаст мне твою мелодию, а может и слова. - Рассмеялась Адриана. -Ты просто чудо. Мы будем петь через океан. - Только и мог произнести Хемингуэй. Они обнялись и стали страстно целовать друг друга... -Мне пора. - Первой пришла в себя Адриана. - А то увезешь меня в Америку раньше времени. -Да. Пора нам приблизить встречу. Для этого надо раньше расстаться. "Иль де Франс" гудел мощными машинами, готовясь отчалить от Европы. Из бело-голубой трубы вырывались выхлопные газы. Еще одно напряжение машины и стальная громада медленно оторвалась от причала. Хемингуэй и Мэри стояли на палубе и махали провожающим руками. Вон там, внизу стоит Адриана. Тоже машет, но платком. А где ее рука? Да, на левом плече. У негритенка. Его душа неожиданно запела ожиданием новой встречи. Слышит ли Адриана? Теплоход разворачивался курсом на Америку. С борта уже не видно причала. Хемингуэй шагнул по направлению к корме, куда устремились те, кто хотел прощаться с Францией, пока она не исчезнет за горизонтом. Но Мэри его удержала. -Пойдем к себе. Надо обживать новый уголок, хоть он и временный. Холодно еще. Можно простудиться. И они пошли в каюту. За иллюминатором искрилась сине-зеленая вода весеннего Ла-Манша. "Он всегда такой в это время". - Подумал Хемингуэй. В иллюминаторе мелькали белые крылья ненасытных чаек. Мэри, разложила по каюте вещи, необходимые в дороге, и обратилась к мужу: -Эрни! Вот и прощай Европа и все заботы, с ней связанные. - На что-то намекнула Мэри. - Дома нас ждет настоящая свобода. В Европе не чувствуешь себя свободной. -Да. - Согласился с ней Хемингуэй. - Европа меня всегда любила, а сейчас отхлестала, как мальчишку. Но я готов простить ей все, лишь бы продолжала меня любить. Что он имел в виду? Мэри не поняла. Искренность или двусмысленность. Кто поймет Хемингуэя? Даже она его до конца не знает. Глава 3. Остров любви и разлуки - Куба. ...пусть грехами занимаются те, кому за это деньги платят. "Старик и море". ...Хемингуэй с женой задержался в Нью-Йорке только на неделю. В основном это были встречи с друзьями и согласование вопросов по изданию романа "За рекой, в тени деревьев". Когда он приехал домой на Кубу, то его там ждали три письма от Адрианы. Что она писала - можно только предполагать. К сожалению, из многочисленных писем Адрианы Хемингуэю написанных за шесть лет их переписки, сохранились единицы. Остальные уничтожены. А сейчас, по свидетельству близких друзей, получив письма от Адрианы, он находился в приподнятом состоянии. Адриана впервые написала, что любит Папу. А он все сомневался, что его чувство к Адриане обоюдно. Хемингуэй радовался этому, рассказывал о своей любви близким друзьям. Он усиленно работал над гранками романа и, вроде бы, времени и причин для уныния не было. Но, анализируя сложившуюся ситуацию, он приходил к выводу, что любовь к Адриане обречена на расставание, а жить с Мэри он обречен до самой смерти. Такая раздвоенность, вернее несоответствие чувств и сознания, страшно угнетали Хемингуэя. Он много пил и временами был похож на капризного ребенка, которого хотят лишить любимой игрушки. Он звал Адриану в гости, а она почему-то откладывала свой приезд на Кубу. Не в силах преодолеть сложившуюся преграду, он свою злость вымещал на Мэри. Хандра все усиливалась. Он помногу раз перечитывал письма от Адрианы и пил в бессилии что-то изменить в своей жизни. Временное примирение с Мэри состоялось после трагических обстоятельств на рыбалке, на своем катере "Пилар". Во время шторма Хемингуэй упал с верхней палубы вниз, головой на багры. В его руках была бутылка вина, которую он пил из горлышка. Он ее не выронил во время падения. Рана на голове оказалась глубокой и большой. Кровь залила всю спину, и рубашка от нее стала мокрой. Мэри пришлось встать за руль, пока команда - двое мужчин, помогли Хемингуэю подняться и перейти в кубрик. Чтобы облегчить боль, Хемингуэй пил вино и плакал. Таким его, шкипер Грегорио Фуэнтес еще не видел. Хемингуэй твердил только одно, что не хочет возвращаться в Гавану. Все заживет и без медицинской помощи, и что он не хочет больше жить, жизнь ему надоела больше вина. Но рана сильно кровоточила, и пришлось возвратиться. От больницы Хемингуэй категорически отказался и прибывший по звонку личный врач писателя Хосе Луис Эррера стал накладывать швы на голове Хемингуэя дома, без обезболивания. Мэри стало жалко своего мужа, и она воскликнула, обращаясь к врачу: -Ему же будет больно! Это варварство. Хемингуэй пристально посмотрел на жену: -Мне будет больно? Рене, принеси мне стакан джина. А ты доктор начинай. С доктором Эррерой Хемингуэй познакомился во время гражданской войны в Испании, где тот был военным врачом. Тому не впервой было резать и зашивать по живому. Хемингуэй залпом выпил стакан джина и приказал доктору: -Начинай! -Дай слово, что не шелохнешься! - Потребовал доктор Эррера. -Ты знаешь мое слово! Хосе Луис промыл раны, выстриг волосы и начал накладывать швы. Иголка с ниткой проходили через живое тело Хемингуэя. -Рене, еще джина? -Тебе больно, Папа? - Спросил доктор. -Нет. Продолжай. Служанка Лола, кипятившая на спиртовке медицинский инструмент и, стремясь быстрее подать доктору ватный томпон, нечаянно опрокинула спиртовку. Спирт загорелся на голых ногах Хемингуэя. Он был в шортах. Схватив полотенце, Рене бросился тушить огонь. Ему помогала Мэри. Хемингуэй невозмутимо сидел в кресле, будто спирт горел не на его бедрах. Огонь потушили, а образовавшиеся от ожога волдыри Эррера смазал тем же спиртом и молча продолжил зашивать рану на голове. Хемингуэй также молча отхлебнул полстакана джина. Когда операция закончилась, доктор Эррера сказал: -Сделано немного грубовато, но сойдет. Жизнь тебе спасла крепость твоей коробки. -Спасибо литературным критикам. Они мне ее закалили. - Мрачно ответил Хемингуэй, встал и перешел в гостиную. -Папа, неужели ты не чувствовал, как на твоих ногах горел спирт? - Спросил кто-то из слуг. -Еще как чувствовал. - Спокойно ответил Хемингуэй. - Но доктор попросил не двигаться, и я дал ему слово. Было чертовски больно. Я выдержал боль потому, что во мне течет индейская кровь. Хемингуэй отказался лечь в постель и в гостиной начался ночной ужин, с джином и вином. В этом эпизоде поражает полярность чувств Хемингуэя. После падения на катере Хемингуэй не мог сдержать слез. Видимо, не от физической боли. Она только помогла вырваться наружу душевной боли. Может быть, это была тоска по Адриане, понимание, что с ней свою судьбу связать невозможно, усталость от борьбы с Мэри, которую тоже можно понять - она не хотела разрыва с мужем. И вдруг - удивительная стойкость при операции - выплеснув внутреннюю душевную боль он стал недоступен боли физической. Парадоксы его противоречивого характера или ненормальность психики? А вообще-то были ли великие люди полностью нормальными? Через несколько дней после операции, когда врач менял повязку на голове, между ним и Хемингуэй произошел такой разговор: -Знаешь. Я совершенно не могу работать. Обессилен и опустошен полностью. Кроме гноя в голове ничего нет. Я полный неудачник. Совершенно не могу писать. Просто нет сил. Даже не могу думать. Я плохо кончу. -Не мели чепухи! Всему миру известно, что в твоей голове есть кое-что другое, кроме гноя. -Мне надоело все! Надоело есть, надоело пить! Надоело жить! Хочу все забыть! И ничего не могу забыть. Не могу писать! Могу любить только Адриану... А она далеко. Не желает ко мне приехать. Я состоявшийся неудачник! Я покончу с собой!.. Это известие напугало Мэри. Она поняла, что ей надо предпринять в отношении мужа экстраординарные меры. Необходимо вывести Хемингуэя из состояния пьяной хандры и мании самоубийства. Это был ее долг, как жены великого человека. 1 ...Хмель еще не прошел, но Хемингуэй решил сейчас же поговорить с Мэри. Она была в гостиной и Хемингуэй сел в кресло напротив нее. Он молча рассматривал жену в упор недобрым взглядом, и та поняла, что предстоит серьезный разговор. Мэри внутренне сжалась, как пружина, готовая не к отпору. Нет! Она была готова отступить и победить своего неуравновешенного мужа. -Тебе подать ужин? - Спокойно спросила она и, не дожидаясь согласия мужа, крикнула. - Анна, подай ужин! Служанка немедленно принесла креветок в соусе, так любимых Хемингуэем, и вышла на кухню, чтобы подслушивать разговор хозяев оттуда. Хемингуэй отвел взгляд от лица Мэри, вздохнул и спокойно произнес. А ведь хотел криком выговорить Мэри все, что скопилось на душе. -Мэри! Давай поговорим обо всем начистоту. Чтобы ничего не ясного не осталось между нами. Хорошо? -Хорошо. - Согласилась Мэри и лицо ее, в обрамлении светлых кудряшек волос, будто окаменело и стало, как бы белее. -Вот, что я хочу тебе сказать... - Хемингуэй мучительно подбирал нужные слова. - В общем, ты все знаешь. Давай разойдемся с тобой мирно. Ты знаешь почему? Ни один мускул не дрогнул на худеньком лице Мэри. Она спокойно спросила мужа. -Ты все обдумал? Долго думал? А теперь подумай, насколько ты все серьезно обдумал? Хемингуэй был сбит с толку ее спокойным тоном и весь гнев, готовый прорваться наружу неуправляемым потоком, направился в мирное русло. -Ты знаешь, я не люблю тебя. Я люблю Адриану. Давай расстанемся. Я тебе дам не только то, что получится при разводе, но и больше. Отпусти меня? - Как умоляющий стон вырвались из него рабские слова. -Хорошо. - Бесстрастным голосом ответила Мэри. - Если я выполню твою просьбу, то ты обручишься с Адрианой? Я все правильно понимаю? -Да. - Прошептал Хемингуэй. -А что ты будешь делать с ней после свадьбы? -Жить. - Снова прошептал Хемингуэй, проклиная себя за то, что не может сказать всего своей жене, громко и открыто. Проклятая внутренняя трусость при отсутствии открытого врага сковывала его волю. -Я не буду против. Но давай еще раз продумай все последствия своего неумного шага. Я тебе создаю все условия для работы. Я тебя выставляю перед всем миром честным человеком, не знающим страха. Я с тобой мотаюсь по морям, саванам, горам! - Голос Мэри креп и в нем был уже гнев. - Я тебе прощаю похождения с Адрианой! Говорю журналистам и друзьям, что это покровительство старика молодой особе. Спасаю твою репутацию. И здесь в Хемингуэя вернулся весь пьяный гнев, который он вез к ней в машине. -Ты спасаешь мою репутацию?! Ты всем слугам раззвонила, что у меня нет никакой любви к графине! Что это пустое увлечение! Что она сыграла свою роль! Заставила меня писать, а теперь может уйти, как венецианский мавр! -Да! Она сыграла свою роль! - У Мэри не выдержали нервы, и она тоже закричала на мужа. - Ты о ней должен забыть и не терять меня!.. -Тебя! Да, ты знаешь кто ты после этого?.. Как ты так можешь говорить!? Хемингуэй встал с кресла и сделал шаг к Мэри. Она сжалась в комочек, сидя на диване, и ненавидящим взглядом глядела на Хемингуэя. -Старый болван! - Пискляво выкрикнула она. - Да ты ни на что не способен! Не писать, не любить! Ты живешь прошлым, а не настоящим. Погляди на себя! Хемингуэй также с ненавистью смотрел на нее. Рука его потянулась к тарелке с креветками на столе, и деликатесы моря разлетелись по полу гостиной вместе с фарфоровыми осколками. На шум вбежала из кухни Анна. -Вон отсюда! - Заорала на нее Мэри, и служанка испуганно отступила обратно в кухню, чтобы оттуда продолжать слушать семейную ссору. -Ты превращаешь меня в собачку на поводке. - Задыхаясь, проговорил Хемингуэй, гнев которого заметно утих, после разбитой тарелки. - Но я освобождаюсь от твоего поводка! Я немедленно еду в Венецию... Мэри поняла, что она сказала лишнее в разговоре с мужем и сейчас лихорадочно искала приемлемое соглашение. Было видно, что Хемингуэй в последней вспышке выдохся. ...Хемингуэй снова опустился в кресло и поник головой. Мэри была права. Он, собственно говоря, думал почти также, но упрямо рвался в костер поздней любви, отбрасывая логику жизни, описанную им же самим. -Понимаешь, Мэри, - произнес он глухо, не соглашаясь с женой. - Я без нее ничего не могу делать. Думаю только о ней. Почему она не едет на Кубу? Ведь обещала. В письмах пишет о желании со мной встретиться. - Обтекаемее, чем в любовных письмах Адрианы, пояснил Хемингуэй. - А сама не едет. -Может быть, ты недостаточно настойчиво ее просишь? - По матерински, участливо, как маленького ребенка, спросила Мэри, обезоруживая своей лаской, мужа. - Может мне попросить старую графиню, чтобы она приехала сюда с Адрианой? -Не надо. Если она сюда не приедет, то я поеду к ней. Прости меня, Мэри, что так говорю. -Тебя нельзя не прощать. - Ласково ответила Мэри и впервые за время разговора прикоснулась своими пальцами к его руке. - Если бы я не была в тебя влюблена также, как ты сейчас в итальянку, то я бы не обратила на твое состояние внимания. Но я должна тебе помогать всегда и во всем. Даже в таком неприятном для меня деле. Я напишу старой графине Иванчич письмо и попрошу ее приехать с дочерью. Ты согласен? Хемингуэй почувствовал себя духовно сломленным и устало произнес. -Напиши, если хочешь. -Напишу утром. Эрни! Я прошу тебя, возьмись за работу. -У меня нет мыслей в голове. -Занимайся старыми работами. Помнишь, ты говорил в Венеции, что хотел бы написать философскую вещь? -Говорил. Но уже забыл. -Давай договоримся так. Как только ты получишь известие о согласии семьи Иванчич посетить нас, то сразу же берешься за эту философскую работу. -Если будет все так, как ты говоришь, то я согласен. -И дальше. Я не стану тебе запрещать уединяться с ней, не буду преследовать вас. Но помни, ты на Кубе. Здесь твой каждый шаг на виду. Это не в Венеции, где тебя прохожие не знали в лицо. Здесь тебя каждый знает, каждый второй - здоровается. У нас бывает много гостей, в том числе, и журналистов. Не дай бог, чтобы они написали о твоих похождениях с девушкой, годящейся тебе в дочери. -Ты многое, Мэри не понимаешь. - Вздохнул Хемингуэй. - Но ты и права во многом. Но я не верю, что ты можешь вытащить на Кубу графиню. С ее здоровьем ехать в тропики опасно. -Я тебе пока ничего не гарантирую. Просто напишу им письмо с приглашением. Ты основательно устал. Может сказать, чтобы снова подали ужин? Мэри поняла, что разговор закончен, и она одержала в нем победу. Теперь надо срочно продумать ход дальнейших действий и закрепить свое превосходство. -Я поел во "Флоридите". Пойду спать. -Покойной ночи. - Пожелала ему на прощание Мэри. Хемингуэй прошел в свою спальню и, не раздеваясь, лег на кровать. Сразу же к нему на грудь прыгнул черно-белый в изумительной кошачьей расцветке, Бойз. Он потянулся, стоя лапами на Хемингуэе. Потом, тихо заурчав, улегся на человеческой груди. -Что, Бойз, ты нынче тоже одинок, как и я? - Спросил кота Хемингуэй. Кот в ответ заурчал еще глубже. "Тоже один". - Ответил за кота Хемингуэй, но уже мысленно. - "Где твоя Принцесса? Бродит вдали от тебя. Мы оба брошены любимыми женщинами. Но ты, Бойз, завтра встретишь свою, подгулявшую Принцессу, а я не знаю, встречусь ли со своей принцессой. Ну что ж? Прости, Бойз. Я сейчас буду разбираться сам с собой. Что же сейчас есть у меня? - Он стал говорить о себе в втором лице. - Ты в своей жизни все потерял - семьи, детей, любимых женщин. Ты даже потерял свое прошлое, никогда его больше не вернешь. Прошлое необходимо, ради будущего? Бред! У человека, имеющего замечательное и запоминающееся прошлое, никогда не будет будущего. Он его исчерпал в прошлой жизни. А что же остается? Слава? Кому нужна слава за прошлое? Слава нужна для будущего, но уже без тебя. Тогда это будет настоящей славой. Что же еще? Любовь? Да. Тоненькая ниточка любви связывает сейчас меня с будущим для поддержания прошлого. Как бы эту нить не оборвать неосторожным движением? Ее надо сохранить. Без любви нет жизни в настоящем. Прошлая любовь умерла, будущая - никогда не родится. Надо жить настоящей любовью. Чьей? Мэри или Адрианы". -Скажи, Бойз, что нам теперь делать? - Вслух спросил он кота. Но кот тихо урчал на его груди, не желая брать на себя человеческие заботы. - Ты тоже не знаешь, Бойз! И никто не знает. 3 Накануне прибытия парохода, Мэри имела самый дружеский разговор с мужем. -Эрни! Я попрошу тебя только об одном - не давай своим увлечением пищи, для лишних разговоров. Обещай мне это? -Обещаю. -Будь с Адрианой немного на расстоянии. Обещаешь? -Обещаю. -Если ты допустишь что-то лишнее, я сразу же уеду. Куба не Венеция. Америка рядом. И тогда скандал станет неизбежным. И он будет не в твою пользу. Угроза отъезда Мэри напугала Хемингуэя всерьез. И он ответил: -Только не делай этого. Наша репутация должна быть чиста. Я буду вести себя с Адрианой, только как гостеприимный хозяин. -Хотелось бы тебе верить. Помни о себе и обо мне. Она уедет, а нам с тобой еще жить. ....Мэри пошла прочь от него, а Джанфранко думал. Ему мать сказала, что мисс Мэри дала ей две тысячи долларов. Сейчас что-то вновь должно было обломиться от жены Хемингуэя. Он не богат, ему надо пользоваться ее расположением. "Твоя цена, сестренка, растет". - Думал он. - "Хорошо, что ты у нас есть. Надо с мисс Мэри потребовать больше песо для твоих развлечений, сестра". - Но в тоже время в его души теплились угли совести: - "Мистер Хемингуэй, так хорошо относится ко мне и все благодаря тебе сестра. Неужели он ничего не видит вокруг себя? А все ли знает Адриана?" Эта мысль встревожила его. Неужели и сестра является игрушкой для Хемингуэя в руках мисс Мэри. Надо бы, как-то откровенно поговорить с Хемингуэем. Так подумал Джанфранко. 4 Теплоход приближался к Кубе. Адриана с матерью стояли на верхней палубе и всматривались в приближающийся кубинский берег. Уже легкий ветерок доносит до корабля аромат тропиков. Вот и скалистый берег, поросший пальмами. Корабль входит в гаванский порт, на страже которого стоит крепость Морро. Навстречу мчится катер, он поравнялся с пароходом, на нем завыла сирена и на мачте заплескались три белых флага на фоне чистого синего неба. Адриана смотрела на катер и увидела на его палубе, машущих руками и платками, людей. Катер обошел вокруг, идущего на причал корабля, и Адриана различила на палубе Джанфранко. -Мама! Посмотри? Видишь на катере Франки? -Где? - Дора водрузила на нос очки и стала подслеповато вглядываться в катер. Но тот ушел дальше от борта, чтобы еще раз обогнуть корабль. Катер вернулся и подошел ближе к борту. Теперь и Дора разглядела сына и замахала ему рукой. Рядом с ним стояла мисс Мэри и Хемингуэй с мегафоном. Но их большой корабль, недовольный таким соседством с маленьким катером, вызывающим опасность при причаливании к берегу, дал сердитый гудок, а кто-то из капитанской рубки замахал красным флагом. Когда гудок стих, Адриана услышала в мегафон голос Хемингуэя: -Куба приветствует вас! Увидимся в порту! Она засмеялась, и они ускорили шаг, но сразу же остановились, как вкопанные. Навстречу им шла Мэри... Она доброжелательно улыбалась им. -Доброе утро, Адриана! - Приветствовала она гостью, не говоря мужу ни слова. - Нравится тебе у нас? -Не то слово, мисс Мэри. - Поспешно ответила Адриана, и через смуглоту ее щек пробился румянец. Никак она не ожидала встретить здесь Мэри. Да и Хемингуэй, кажется, тоже не ожидал встретить ранним утром свою жену. Она вставала, обычно, позже. - Здесь просто великолепно. Я впервые нахожусь в джунглях. -Это еще не джунгли. Мы еще покажем вам с мамой джунгли. -Да. - Поспешно подхватил слова Мэри, Хемингуэй. - Вот поедем в пещеры, и там ты увидишь настоящие джунгли. -Эрни! Пока стоит хорошая погода, пригласил бы наших гостей на рыбалку? -Сейчас не время для крупной рыбы. Но обязательно поедем на рыбалку. Давайте завтра. - Такое мероприятие, даже при слабом клеве или его полном отсутствии, Хемингуэй не мог пропустить. -Ну, Эрни, ты торопишься! - Всплеснула руками Мэри. - Гости еще не отдохнули от морской дороги, а ты их снова в море. -Осень. Погода может испортиться. Как подует холодный норд, о рыбалке не будет и речи. Мэри приветливо улыбнулась мужу: -Ладно. В ближайшие дни выйдем на рыбалку. Ты согласна, Ади? -Да. Мне мистер Хемингуэй рассказывал, как он ловил акул. Хочу посмотреть. А лучше всего самой поймать акулу. Мэри и Хемингуэй рассмеялись в ответ на ее слова. -Молот и меч-рыбу тяжело зацепить на крючок. А сейчас на зиму они ушли дальше от берега в глубь Гольфстрима. Дай бог, поймать небольшую агуху, а то и макрели хватит. А ты, Мэри, что здесь делаешь? - Наконец спросил он так неожиданно появившуюся здесь жену. -Я пошла нарезать цветов, чтобы поставить на стол. Скоро завтрак. - Пояснила спокойно Мэри. - Хотела сорвать необычные, которые еще не видела Адриана. В конце сада у нас растет ягрума. Я хотела ее цветы поставить на стол. Пойдемте со мной. Здесь недалеко. Хемингуэй понимал, что неожиданное появление Мэри, вызвано, отнюдь, не цветами. Видимо, она решила полностью контролировать его встречи с Адрианой. И ему стало от такого контроля грустно. Но, ведь и он обещал Мэри не давать повода для огласки своих отношений с Адрианой. И они втроем пошли по аллее в конец сада. Мэри с доброжелательной улыбкой рассказывала Адриане о саде, о деревьях, о цветах. То, что хотел рассказать Адриане Хемингуэй. Но у него получилось философствование о любви в цветах. Мэри садовыми ножницами срезала с ягрумы несколько веток с цветами и сказала: -Пока хватит. Эти цветы такие нежные, что сразу же увядают без дерева. Как любовь! - Почему-то подчеркнула она, не глядя на собеседников. Наверное, просто к слову пришлось. Потом вернулись в дом и сели завтракать. А когда позавтракали, Мэри вдруг при всех с шуткой напомнила Хемингуэю: -Тебе пора за работу. А то ты уже несколько дней не работал. Он хотел вспыхнуть от такой бесцеремонности, хоть и шутливой, своей жены, но сдержался. Он обещал Мэри сесть за книгу с приездом гостей, значит надо держать свое слово. И он покорно пошел в свой рабочий кабинет, пожелав гостям быстрее обустраиваться на новом месте,и стал просматривать старые рукописи, Мэри прошла с Дорой в бунгало. А Адриана решила продолжить осмотр парка в одиночестве. -Знаю. Она его любовница. - Торжествующе ответила Дора. - Но я девочке не говорю, что за свою любовь она получает деньги. То есть я их получаю и трачу на дочь. Надеюсь, и вы ей не скажете этого. Нужна хотя бы элементарная порядочность в этом деле. Раз вы запросили мою дочь сюда, значит она нужна вам, а не мистеру Хемингуэю. Я понимаю вас так! Но я не знаю, зачем вам нужна моя дочь и не хочу знать! И не спрашиваю вас об этом. Я только знаю, что моя дочь любит Хемингуэя. Дора говорила так жестко и открыто, что у Мэри защемило сердце, и она даже немного задохнулась от наглости графини. Но быстро взяла себя в руки. -Вы правы, графиня! Она нужна мне, чтобы спасти Хемингуэя. Не буду скрывать, он по ней очень скучает, готов даже наложить на себя руки. Я боюсь за его жизнь и хочу, чтобы Адриана отвлекла его от страшных мыслей. Он слабый человек, хотя все считают наоборот. С ним очень сложно жить. И я должна его спасать, даже таким непорядочным образом. Но вы, графиня, берете на душу большой грех, сознательно продавая свою дочь... -Кто еще берет на себя больший грех?... - Перебила ее бесцеремонно Дора. - Надо сравнить. Деньги платите вы, а не ваш муж. Вы более, чем я, сознательно грешите! - Дора успокоилась и продолжила. - Дорогая Мэри! Мне необходимы деньги сейчас. Потом я вам, может быть, скажу зачем... Мэри вдруг почувствовала себя очень усталой. Получалось, что они с Дорой торгуют своими самыми близкими людьми. В этом Мэри не хотела признаваться сама себе, откидывала сразу же эту мысль и вот услышала ее из уст "подлой итальянки". Так она ее называла про себя. Выходит, что они равны в своей подлости. Но Мэри не была рождена для того, чтобы сразу сдаваться. -Я вам дам деньги. Но учтите, что дорога сюда достаточно дорогая. Я вычту сумму билета. Думаю, три тысячи вам хватит, а для чего они вам, вы можете мне не говорить. За свой грех я готова заплатить не только деньгами. Но, как вы оплатите свой грех? Хотя римский папа живет рядом с вами. Он прощает все грехи, независимо от их тяжести. Он, в отличие от вас, более добрый человек. Тот, итальянский папа, сейчас не слишком интересовал Дору, а вот с предлагаемой суммой следовало смириться. Неплохо и три тысячи, а то можно ничего не получить и она ответила: -Свои грехи я постараюсь замолить и без римского папы. Есть еще бог, о ком вы забыли. Любовь - это не только грех, но всегда и покаяние. А любовные грехи бог прощает всем, начиная с Адама и Евы. Вы мне деньги сегодня отдадите? - Спросила она собеседницу конкретно. -Завтра. Мы не держим таких больших сумм дома. Я завтра поеду в Гавану и возьму их в банке. Сегодня некогда. Но вы мне должны пообещать, что не отпустите Адриану далеко от себя. Я попрошу вас всегда быть рядом с ней, особенно в присутствии Хемингуэя. -Постараюсь. Мэри вышла из бунгало недовольная собой и графиней. Навстречу ей шла Адриана с цветами в руках. Мэри, превозмогая досаду от разговора с ее матушкой, мило улыбнулась гостье: -Как, Ади, тебе нравится у нас? - Непроизвольно повторила она утренний вопрос. ...Адриана замерла и, заикаясь, произнесла: -Кто платит? Хемингуэй? -Пока не он. Платит его жена, чтобы ты забавляла ее мужа. - Жестко произнесла Дора. -Это невозможно! Он мне и подарков, кроме негритенка не сделал. - Адриана не говорила матери о деньгах, которые Хемингуэй дал ей в Париже. -Возможно. Я тебе скажу правду, дочка. Твоей любовью с Хемингуэем руководит Мэри. Она платит мне за это деньги и приказывает, когда тебе ехать к нему, когда не надо. Я тебя сюда не пускала потому, что Мэри не хотела. Но когда она написала мне и сообщила, что тебя хочет видеть Хемингуэй, мы поехали сюда. То есть она разрешила нам приехать сюда. За это она обещала мне пять тысяч. -Мама! Неужели ты так могла... -Обманула меня Мэри. Только три тысячи дает. -Мама! Ты мною торгуешь? -Нет, деточка. Деньги нам нужны, мы не так богаты, как хотелось бы. А вчера, не успели мы приехать, Джанфранко попросил тысячу долларов. У него какой-то долг. А где взять деньги? Может быть, Ади, ты любовь обернула бы в серьезное дело? -Нет, мама. Так нельзя. Мне противно. Получила эти деньги, и хватит. А я не хочу получать ничего, кроме любви. Как противно, что все это делается за моей спиной. Ты унизила меня, мама, перед Хемингуэем. Это же грех, мама! Дора вздрогнула. Только что так ей сказала Мэри. Но она возразила дочери. -Мы грешны только потому, что бедны. Богатые живут без греха. Им есть, чем оплатить свои грехи. И ты бы так могла. Подумай? -Я не буду думать. Мне теперь стыдно показаться на глаза Хемингуэю. Он не знает, что его любовь куплена. Я ему все скажу! Дора испуганно закричала: -Ни в коем случае. Мэри сказала, что без тебя Хемингуэй хотел покончить жизнь самоубийством. Поэтому и вызвала тебя, чтобы ты его успокоила. -Мама! Я же не игрушка. Уедем отсюда сейчас же. -Нельзя, дочка. Ты должна помочь Хемингуэю написать еще книгу. Так просила мисс Мэри. -Как помочь? -Не знаю. Но она попросила, чтобы ты была с ним, когда он пишет. Но вечерами будь от него подальше. Она тоже об этом просила. Но, Ади, за это Мэри заслуживает, чтобы ты взяла у нее Хемингуэя. Нам всем тогда будет лучше. И Мэри так отомстим. -Я буду с ним рядом, потому что люблю. Но насчет замужества с ним, мне больше не говори. И, заплакав Адриана, бросилась ничком на кровать. А Дора еще долго успокаивала ее, до самого обеда. Наконец Адриана, наплакавшись вдоволь, сказала: -Вы, что хотите, - делайте. Но я не хочу знать ваших дел с Мэри. И больше мне ничего не говорите, что касается нас с Папой. Но слова матери о возможности брака с писателем остались у нее в голове. 6 Через два дня поехали на рыбалку. Шкипер Грегорио Фуэнтес, с нанятыми рабочими, постарался на славу, чтобы привести "Пилар" в образцовый порядок ко дню приезда гостей. Выехали на рыбную ловлю, правда, поздновато - давно встало солнце, но для гостей сойдет и такое время. Когда Грегорио увидел итальянскую графиню, о которой был давно наслышан от Хемингуэя и совсем недавно от друзей, то у него все замерло внутри. "Дьявольски привлекательна". - Подумал он, сглотнув густую слюну. - "А кожа, как у мурены". Графиня по-испански выговаривала слова так, что становилось сладко в груди. Грегорио был истинным кубинцем, понимающим толк в красивых женщинах. Но это была не его женщина, а Папы. А Папа для него - святой человек. ...Он не стал выходить из автомобиля, а только приоткрыл дверцу, как два года назад на перекрестке Удино-Латисана и ровным голосом спросил Адриану: -Ты не хочешь мне доставить удовольствие? - И сразу же пояснил. - Поедем со мной вместе в Кохимар. Адриана посмотрела, в неулыбающееся лицо Хемингуэя, и все поняла, - он специально догнал ее. Наверное, узнал, что она идет на свидание. Но в его лице не было просьбы, в нем была ненависть любви и Адриана, не произнеся ни слова, покорно села на заднее сидение машины и склонила голову. Машина снова рванула вперед. Хуан был классным шофером и очень хорошо понимал Папу - надо сейчас гнать к океану, как можно быстрее. Папа любит море и, может быть, там отойдет, и все снова станет на свои места. Чертова графиня, дьявол ее прислал на голову мисс Мэри и Папы! Шофер, как и вся прислуга, все хорошо видел и понимал. ...Адриана с тревогой смотрела на будто бы окаменевшего, как скала, Хемингуэя. Он, кажется, даже не моргал, всматриваясь вдаль океана. Адриане было не по себе от его молчания, и ей казалось, что Хемингуэй исполняет какой-то неизвестный ей ритуал. Может, по индейскому обычаю. Он же неоднократно говорил ей, что его предки были индейцами. Наконец он повернул голову в ее сторону, и она увидела его просветленные глаза. -Папа, что ты делал? -Слушал океан. Спасибо тебе, что помогала мне понять его. -Разве ты его раньше не знал? -Знал. Я хотел, чтобы и ты его послушала. Ты его слышала? -Нет. Я его не понимаю. -Его надо чувствовать, а не понимать. Благодаря океану я стал больше понимать тебя. -А раньше меня ты не понимал? -Человек, как океан, до конца не познаваем. Я до сих пор тебя еще не узнал. Я с ним слушал песни, летевшие из Венеции. Но не от тебя. -Что случилось, Папа? Почему ты так говоришь? Я и сейчас пою, но ты не слышишь. -Я думал, что мы любим друг друга. Но, видимо, все когда-то заканчивается. -Не заканчивается! Ты ошибаешься, Папа! Ты меня действительно не знаешь. Хемингуэй резко обернулся к ней, схватил ее руки и крепко сжал так, что Адриане стало больно. -У меня никогда не закончится любовь! К тебе! Ты моя последняя любовь. Сладкая и горькая. -А ты у меня - первая любовь. Горькая и сладкая. -Почему мы удаляемся друг от друга? -Так хочешь ты, Папа! Так хотят другие. Хемингуэй поник головой и отпустил ее руки. В ее словах была горькая правда. Он поднял голову, и она увидела его мокрое лицо. Шел дождь. -Поедем отсюда туда, где никого нет. Нам не дозволено показывать любовь другим. Они не хотят нашей любви. -Любить, где никого нет. Поедем, Папа. ....Он обнял ее и поднял на руки, как всегда сильный и надежный, как медведь. Адриана крепко обвила руками его седую голову и поцеловала в губы. -Мы очистимся от всего плохого и будем вместе. Он осторожно, как хрупкое стекло, положил ее на камни пляжа... Рванула молния, разрезавшая резким электрическим светом ночь пополам. Но ее энергия не могла разорвать сгустившуюся темноту навсегда. Две половинки ночи вновь соединились, и она стала еще гуще. Ветер трепал кроны пальм, срывал листья, хотел пригнуть деревья до земли, может, сломать. Но они гнулись, трещали, но не ломались. Сурово кипел океан, посылая небу свою многовековую мудрость, очищающую мир от скверны и пороков. А потом неожиданно затих огромными плавными волнами. Он не бил о берег свою волну до белой ярости, а лишь мягко накатывал зеленые валы на благодатную кубинскую землю. А дождь хлестал океан по бугристой спине, в бессильной страсти желания добраться до соли его мудрости. И, наконец, совсем обессилив, утих и дождь. А с ним и ветер. Только гроза, затаилась в низких облаках... 7 На следующее утро, несмотря на то, что поздно лег спать, Хемингуэй проснулся бодрым и веселым. Усталости не было, энергия жизни переполняла его. Мэри, знавшая, что они с Адрианой возвратились на машине поздно ночью, поняла, что ее план в отношении увлечения Адрианы молодым кубинцем провалился. Ее быстрый мозг продумывал ход дальнейших действий. Она была готова немедленно отправить своих гостей назад в Европу. Нужен был только небольшой повод для осуществления этого плана. Не обвинения Адрианы и Хемингуэя в прелюбодеянии - это было бы слишком грубо и выглядело бы ее поражением в борьбе за мужа, а что-то постороннее. И она стала усиленно искать повод, продумывая в голове многочисленные варианты. И, в конце концов, пришла к выводу, что можно с гостями поссориться из-за Джанфранко. Он становится невыносим, - каждый день перетаскивает свою постель в новую комнату и там спит. Прислуга на него обижается, жалуется Мэри. Надо об этом сказать Хемингуэю и намекнуть, что гостям пора бы отправляться домой, в Италию. Лола послушно побежала исполнять приказание, а возбужденный Хемингуэй сказал: -У каждого приличного общества должны быть учредители. Основателем литературного общества буду я. Никто не возражает против моей кандидатуры? Мэри включилась в игру и решила поправить Хемингуэя. Она понимала, что творческий порыв Хемингуэя необходимо поддерживать всеми силами и способами. Она загнала ревность к Адриане в самый дальний уголок своей души. Когда речь идет о крупном деле, - ревности не место в сердце. -Если ты будешь единственным учредителем, то это будет не общество, а компания. Один учредитель быть не может. Я предлагаю в соучредители Адриану. Она твой компаньон. - Мэри стало больно от такого признания, но надо быть благородной до конца. - Адриана сделала тебе обложку прошлого романа. Сейчас она будет рисовать иллюстрации к твоей новой книге. И тоже должна быть основателем нового литературного общества. Адриана зарделась от такого предложения. Такого благородства от Мэри она не ожидала. Пока серьезного разговора между ними не было, но он должен обязательно состоится. Адриана была в этом уверена. Без серьезного разговора, нельзя поделить мужчину, а женщину - без драки. Но она, пока, не понимала игры Мэри. -А какое я имею отношение к литературной работе? -Ты же пишешь стихи, а Папе сделаешь иллюстрации. Вот вы и компаньоны. Остальные не занимаются литературной деятельностью. Значит, вы основатели. - Тонко улыбнулась Мэри. -Так и Джанфранко написал рассказ и еще что-то напишет? -Да. Джанфранко. - Произнес Хемингуэй. - Надо как-то выбрать время и переделать твой рассказ. Подойди ко мне в свободное время. -Не знаю. Будет ли время. - И Джанфранко смущенно признался. - Я женюсь. Вся компания на какое-то время переключилась на него, обрадованная этим известием. -Кто избранница? - С суровой веселостью на лице спросил Хемингуэй. -Кристина Сандоваль. Она богата. - Добавил Джанфранко, как бедный, но красивый жених, достойный своей красотой богатства невесты. -Известная фамилия. - Улыбалась Мэри. - У них много земли и ферм. Но учти, Франки, влюбленные кубинки неуправляемы. Они не прощают недостатков своим любимым мужчинам. Будь готов ко всему и сразу же подчиняй кубинку себе. Промедлишь - полюбит другого. Понял? Как в воду смотрела Мэри. Через два года Джанфранко разойдется со своей избранницей. А пока он принимал шутливые поздравления. -Когда свадьба? -В марте или апреле. Точно не определили. Адриана захлопала в ладоши. -Так мы с мамой можем присутствовать на твоей свадьбе! Папа, можно у вас побыть до весны? -Хоть оставайтесь у нас навсегда. - Великодушно развел руками Хемингуэй. Мэри поняла, что сейчас она должна поддержать мужа: -Свадьба Джанфранко, судя по его словам, не за горами. Конечно же, мы все будем на ней присутствовать. Поэтому, Адриана, не торопитесь расставаться с Кубой. -Спасибо, мисс Мэри. Франки, ты уже сказал об этом маме? -Еще не успел. Кристина только сегодня утром дала согласие. Несколько часов назад. -Поэтому, ты и не ночевал дома! - Расхохотался Хемингуэй. Мэри передернуло от его смеха, - себя не видит в Джанфранко Но тот молод и холост, в отличие от Хемингуэя, и она не выдержав, язвительно ввернула: -Сегодня некоторые тоже спали не всю ночь! У Хемингуэя смех застрял в горле. Адриана отвернула глаза в окно, под пристальным взглядом Мэри. И взгляд у нее сейчас, не как обычно с улыбкой, а с ненавистью. Но это, наверное, показалось Адриане. В следующее мгновение Мэри улыбалась всем и ей, в частности, и говорила о деле, забыв о Джанфранко и его будущей свадьбе. -Так, значит, вы два основателя. А кто еще будет членом литературного общества? - Она продолжила игру, будто ничего такого и не сказала перед этим. Хемингуэй, прокашлявшись, сказал: -Прежде всего, ты, Мэри. -А какое отношение имею я к твоему творчеству? - Запротестовала Мэри, забыв, что рядом стоит его вдохновительница - Адриана. Но сразу же поправилась - нельзя же признаваться, что она ничего не представляет во вдохновении Хемингуэя. - Правда, я твой первый критик, машинистка... -Не прибедняйся, мама! - Перебил ее, смеющийся Хемингуэй. - Ты еще и редактор и верный друг писателя... - Неудачно выразился Хемингуэй. -Ты прав, Эрни. - Перебила его Мэри. - Собака - верный друг человека, я - верный друг писателя. Совершенно справедливая аналогия. - И слезы навернулись на ее глаза - как всегда, она в стороне от его вдохновения. Несправедливо - быть женой, но не быть музой поэта. Увидев ее слезы, Хемингуэй поспешил исправить ошибку. Раньше из-за неосторожной фразы мог вспыхнуть скандал, сейчас, в присутствии Адрианы и Джанфранко, скандал исключался. Да и Мэри, судя по ее реакции, просто обижалась на него. -Для меня ты, Мэри, все. Больше, чем можешь представить. Оберегая мой покой, ты даешь мне шанс работать. - Он взглянул на Адриану, которая продолжала смотреть в окно, а не на них. Он был противен сам себе за обман, который совершал на глазах сразу же у двух самых близких ему женщин. И он стал смотреть в угол комнаты, а не них. - Ты будешь почетным членом литературного общества, Мэри. Согласна? -А что мне остается делать, как не согласиться. - С кривой улыбкой ответила Мэри. - Хоть почетным членом буду рядом с тобой. Верным другом... -Джанфранко! - Распоряжался Хемингуэй. - Ты тоже будешь почетным членом общества. Согласен, жених? -Конечно! Как только устрою все свои дела, я имею в виду свадьбу, сразу же возьмусь за новый рассказ или роман. -Роман пиши, не разменивайся на пустяки. - Ответил с сомнением Хемингуэй, но Джанфранко не обратил на его пренебрежительную интонацию внимания. - Двое почетных членов есть. Кого еще? Адриана, предлагай? -Папа! - Решила пошутить Адриана. - Давай включим в общество всех кошек и собак, которые живут на первом этаже Башни. Пусть и от них будет польза. -Правильно. Они меня вдохновляют на большие дела. - Продолжал смеяться Хемингуэй. - Сколько у меня котов и кошек? Сорок, кажется. Вот уже сорок членов. И Блеки, очень умная собачка. Сорок один, не говорящих, но мяукающих и гавкающих членов общества - мои критики, умеющие говорить невнятно, но противно. Почти, как критики на двух ногах. -Но это их красивый язык, Папа! - Сказала Адриана. -Я, конечно, не прав. Их замечательный язык нельзя сравнивать со зловонным языком критиков. Я своих кошек понимаю. Могу с ними разговаривать, а с критиками нет. Значит кошки и собаки члены нашего общества. Кого еще? Предлагайте! - Шумел развеселившийся Хемингуэй. Вошла Лола с бутылкой и молча поставила поднос с бутылкой "Чиваса" и содовой на стол. -За новых членов нашего общества надо выпить! Кого же еще ввести в наше литературное общество? Мэри, взяв толстостенный стакан с виски, ответила: -У тебя много друзей известных всему миру. Давай и их введем в состав общества? -Только великих друзей. Есть у меня две знакомые великие женщины - Марлен Дитрих и Ингрид Бергман. Не возражаете против их кандидатур? -Пусть и они будут почетными членами. - Милостиво улыбнулась Мэри. -Ни в коем случае - почетными! Обыкновенными членами. Почетными будут те, кто находится рядом со мной. Согласны? -Согласны! -Список членов общества не закрыт для других. А как назовем наше общество. Каждая приличная организация должна иметь красивое название. Все на минуту притихли, задумавшись, и Адриана вдруг произнесла: -Наше общество будет находиться здесь, в Башне. Давай назовем общество имени Башни. -Можно! - Продолжал шуметь Хемингуэй. - Но как-то скучно звучит - общество Башни. Надо добавить какое-то сравнение. -Общество Белой Башни. - Подсказала Мэри. -Подходит, мамочка! Значит, тогда выпьем за литературное "Общество Белой Башни". Его аббревиатура звучит очень громко и надежно - ОББ. Решили этот вопрос? -Решили! -Тогда выпьем за наше общество, под названием ОББ, где скоро будет создано великое произведение! Ура! - Окончательно расшалился Хемингуэй. Все чокнулись и выпили. -А теперь танцы! - Продолжал кричать Хемингуэй. - Испанские, кубинские! Лола! Напевай! -Что? - Спросила ошарашенная кухарка. -Что знаешь! Давай фламенко. Под него страстно танцуется! Джанфранко, приглашай на танец мисс Мэри. Адриана, приглашай меня на белый танец фламенко! Поем! - И Хемингуэй, бережно одной рукой взял за талию Адриану и запел без слов - Та-та-ра-та-та! Все поем и больше драматизма и страстности. Это фламенко, а не фанданго, где нужен темперамент! Вслед за Хемингуэем все стали невпопад повторять мелодию, которая из-за своей простоты, оказалось сложной. -Та-та-та-ра-та! - Доносилось из Башни и кошки, жившие на первом этаже, притихли. А коты подняли носы вверх, будто почувствовали запах валерьянки. И вдруг все они невпопад, как и танцующие вверху люди, замяукали и стали выбегать из дверей и разбегаться по саду. А из Башни неслось призывное: -Ра-ра-та! Ра-ра-та!! - Нестройно раздавались короткие и резкие ритмы танца. Джанфранко осторожно держал правой рукой миниатюрную Мэри и она, откинув голову назад, полузакрыв глаза, хотела показать Хемингуэю, как ей приятно находиться в объятиях молодого кавалера. Но он ее не видел. А она видела, как Хемингуэй с нежной страстностью склонил Адриану спиной на свою руку и склонился над ней, вроде бы для поцелуя. Но тотчас же резко, в такт фламенко, отпрянул от нее, заставив встать и закружиться... Конечно же, успокоила себя Мэри, никакого поцелуя не было, такие движения положено выполнять во фламенко. Жаль, что ее тело не может так сгибаться... А Лола, удивленно раскрыв глаза, выдавливала из своего горла: -Ту-та-та! Тр-тр-м! Запыхавшись, Хемингуэй остановился. Он прижал к себе тяжело дышащую, с блестевшими, огромными, черными, как у креолки глазами, Адриану и на мгновение затих, ощущая частый пульс ее сердца. Он чувствовал ее трепет, от сердца до кожи, и ему не хотелось выпускать партнершу по танцу из своих рук. Но Лола смолкла, и фламенко закончилось. Джанфранко галантно поклонился мисс Мэри. А она, сверкнув улыбкой прокуренных зубов, через силу засмеялась: -Учредительное собрание членов "Общества Белой Башни" закончилось. Теперь все за работу. Эрни, ты сейчас начнешь писать новую книгу. - На всякий случай, уточнила она. -Сейчас я доделаю остатки прошлых работ и заодно прикину сюжет новой книги. Я иду к пишущей машинке. -Что ж, Эрни, надеюсь на тебя. - Улыбнулась Мэри. - Жду твоей новой книги. Джанфранко сказал Адриане: -Ты остаешься здесь? - И увидев ее согласие, выразившееся в кивке головы, пояснил. - Я пойду скажу маме, о свадьбе. -Иди обрадуй маму. - Сказал Хемингуэй. - А мы до обеда будем работать в Башне. Лола, убери виски, чтобы до обеда ничто не мешало нам в работе. Лола послушно взяла виски и стаканы, поставила их в шкаф. Адриана поднялась на третий этаж, Мэри на крышу, загорать. Хемингуэй остался на втором этаже и подошел к машинке. На несколько секунд он замер над ней, собираясь с мыслями, потом ударил по кнопкам... Джанфранко пошел к матери в бунгало, в котором она спасалась от жары. -Мама! - Сказал он ей просто. - Я женюсь. -О, Франки. Давно надо было тебе принять такое решение. Пора и жениться. Джанфранко мялся с ноги на ногу, не зная, как подойти к основной части разговора. Потом сел в кресло и сразу же к нему пришла уверенность. -Мама. Мне нужны деньги для свадьбы. -Знаю. Будет много расходов. Но у нас есть небольшие сбережения, дадим тебе. - Ответила Дора. - А сколько нужно? - Поинтересовалась она сразу же у сына. -Точно не знаю. Но говорят надо тысяч десять-пятнадцать. Дора испуганно взмахнула руками. -Я думала, хватит пяти тысяч. -Нет. Здесь любят пышные свадьбы. И невеста моя богата. Мне неудобно выглядеть на их фоне нищим. Дора поняла, что необходимо достать деньги, и она стала вслух размышлять. -У меня немного есть с собой. Еще в Италии осталось немного. Пять тысяч долларов мы как-нибудь наскребем, но десять тысяч... Даже не знаю. Джанфранко тяжело вздохнул, понимая положение матери. А та поняла, что деньги необходимо найти. -Я напишу письма нашим родственникам, может, помогут. -А что-то из фамильных драгоценностей нельзя продать? -Франки, какие у нас остались драгоценности? - Укоризненно ответила мать. - А оставшиеся драгоценности нельзя продавать, они переходят в нашей семье по наследству. Я их отдам тебе и Ади. -А если я свою часть продам? -Сынок, ты же сам знаешь, что они не продаются. Я постараюсь тебе найти деньги на свадьбу. И графиня Дора Иванчич тяжело вздохнула. 8 Наступали зимние праздники: День благодарения, который отпраздновали на неделю позже из-за морского похода на "Пилар" к необитаемым островам, а там наступило Рождество и Новый год. На Рождество приехало много гостей, среди которых был знаменитый Гари Купер, сыгравший главную роль в фильме "По ком звонит колокол", с женой. Его сразу же, с весельем, ввели в состав членов "Общества Белой Башни". Приехали два сына Хемингуэя: Патрик с женой, и Грегори с невестой. Невеста не понравилась Хемингуэю. И он имел неосторожность, высказать сыну свое не совсем доброжелательное отношение к будущей невестке. А Грегори в ответ открыто сказал Хемингуэю: -А вы, отец, у себя под боком тоже держите невесту, отодвинув жену к подальше к стенке. Грегори имел в виду Адриану. Скрыть свою любовь к Адриане Хемингуэй не смог даже при гостях. Всюду он был вместе с Адрианой, ходил с ней в море и ездил на пляж в Мегано, который его очень манил. В Гаване, в кафе и барах, на бейсбольных матчах, с детским удовольствием гордо представлял Адриану своим гостям, как хорошую знакомую. Грегори все это видел и, зная характер отца по рассказам матери, о многом мог догадаться, многое представить. -Она моя знакомая... - Попытался вяло защититься Хемингуэй от упрека сына, ощущая правду в его словах. Но Грегори отпарировал так, что у Хемингуэя пропало всякое желание объясняться с сыном. -Вы, отец, всегда находите себе будущую жену, не бросив предыдущую. Услышав ее смех, Хемингуэй скривил страшное и ужасное лицо с одним огромным глазом, под припухшим веком, и зарычал: -Я не Блад! Я страшнее - Черная борода! -Папа, у тебя нет сейчас бороды! Будь не страшным, а благородным пиратом. Но он словно не слышал ее: -Ты моя пленница и я за тебя возьму хороший выкуп! Что ты мне можешь дать? -Что ты хочешь! -Я хочу тебя всю. - Сменив грозный рык, неожиданно тихо и серьезно, произнес Хемингуэй. - Ты будешь моей пленницей на всю оставшуюся жизнь! -Я и так твоя пленница. - Попробовала пошутить Адриана, почувствовав непонятную пока ей серьезность его слов. Но Хемингуэй медленно приближал к ней свое лицо, с одним глазом и от его пронзительности Адриане стало холодно под жарким тропическим солнцем. -Я тебя сегодня забираю к себе, навсегда. - Он стянул полотенце с глаза и вытер им грязное лицо. - Как добычу пирата. Веришь? -Верю, Папа! - Тихо ответила, ничего не понимающая, Адриана. - А во что верить? - Переспросила она. -В меня. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной. Он склонился перед ней и поцеловал ее колени. -Моя пленница, на всю жизнь. Я твой пленник. Девочка, я, может быть, говорю невнятно, но я хочу, чтобы мы были всегда вместе. До конца моей жизни. - Уточнил Хемингуэй. Вот и настал момент серьезного разговора. Адриана это поняла. Но, как он не решителен и робок! Как влюбленный юноша, а не лев, разбивший и покоривший сердца многих известных женщин. Она положила руки на его умную голову и погладила седые волосы. -Папа! Я всегда с тобою рядом. Неужели, ты хочешь большего? Моим владыкой. -Хочу. Я всегда хочу, чего-то большего. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. У Адрианы навернулись на глаза слезы. Она не знала, что ей делать - плакать или смеяться. Радостная боль заполонила ее грудь. Она ждала этого предложения и боялась его. ....Он протянул свою кружку к ее, и металл откликнулся глухим стоном. Так почудилось Адриане. А может, так ответил океан на их любовь - бессильным стоном. Хемингуэй залпом выпил кружку, а Адриана мелкими глотками пила сладкую, пахучую и ужасно крепкую жидкость. У нее снова выступили слезы, но уже от нестерпимой горечи во рту, удавкой сдавившей горло. -Ты плачешь? - Участливо спросил Хемингуэй. -Да. - Теперь прохрипела она. - Дышать не могу... -Я сейчас принесу минеральной... -Не надо. Сейчас пройдет. Пусть все будет, как у пиратов. Ну, вот, видишь, Папа, я отдышалась, а голова закружилась. Что это за любовное зелье? -Ром. Ямайский, колониальный. Самый крепкий из всех ромов. Его любили пираты, так же крепко, как я люблю тебя. В голове у Адрианы все кружилось "Быстро и сильно действует ром". - Подумала она, и попросила Хемингуэя: -Обними меня, мой пират, и поцелуй. И пока ничего не говори. Хемингуэй обнял ее обмякшее тело своими медвежьими лапами, поцеловал в глаза, поднял и понес на корму. -Папа, ты меня хочешь утопить? -Я тебя утоплю в своей любви... ...Обнаженная Адриана лежала под жаркими лучами послеполуденного кубинского солнца и слушала песнь океана. Кажется, она подпевала ему. А где-то рядом звучала хриплая мелодия Хемингуэя. Голова кружилась от крепкого рома любви, и ей не хотелось двигаться. Рядом лежал Хемингуэй, и его рука покоилась на ее груди. Рука была тяжелой, но родной и от того казалась легкой. -Девочка, моя... - Прошептал он. -Тихо. Не говори ничего. Слушай океан и нас... И Хемингуэй послушно замолк. Солнце клонилось к горизонту, а они все лежали под его нежными лучами. Океан, ветром покрыла вечерняя, мелкая рябь. Но песнь продолжалась. А они жаждали новой любви... -Отвернись, я оденусь. - Смущенно попросила Адриана. -Теперь я на тебя буду глядеть всегда. Любовь и нагота - жизнь и искусство. Ты - мое искусство. - Он приподнял голову и поцеловал ее грудь. - Ты достойна позировать своим великим венецианцам. Соблазненная пиратом Венера, с привкусом рома любви... Темнело, когда "Пилар" подошла к причалу Кохимары. Фуэнтес, увидел катер из окна "Террасы" и поспешил на пристань. Хемингуэй счастливо улыбался, а Адриана - смущенно. Фуэнтес закрепил тросы и спросил: -Мотор не барахлил. -Нет, Грегорине. У моего судна сердце в порядке. -Рыбалка была успешной? -Да. В океане плавает море рыбы. Но мы решили ее не ловить сегодня, пусть подрастет. Осмотри катер, а мы поехали домой. -Папа! А я все песо пропил с друзьями... - Почему-то совсем постороннее сообщил Фуэнтес. Хемингуэй помог Адриане сойти с катера и повернулся к шкиперу: -На еще десять песо. Выпей за сегодняшнюю рыбалку. Она была удачной. -Вижу. Не без глаз. Хемингуэй вздохнул и тихо произнес, чтобы не слышала, стоящая недалеко от них Адриана: -Если бы не она, Грегорине, нам с тобой было бы плохо. Они пошли с причала. Сегодня, как они договорились с Адрианой, она скажет матери о его предложении. А Мэри, пока, говорить не будут - надо точно знать, что делать дальше. А Фуэнтес, угощая пивом рыбаков, рассказывал: -Русалка оказалось, что надо! Костяной гребень поломал на ее волосах. Папа дал мне еще денег, чтобы завтра купил деревянный. Где найти такой гребень? - Деланно сокрушался он, пропивая и эти песо. Но для этого их и дал ему Хемингуэй. 9 Когда Адриана сказала матери, что они с Хемингуэем хотят пожениться, то Дора вначале, вроде бы, испугалась. Словно забыла, что говорила об этом дочери ранее. ...Отворилась дверь и вошла Мэри. Адриана испуганно отскочила от Хемингуэя. Мэри вопросительно оглядела всех, но не задала вопрос, как обычно, а сказала: -Услышала у тебя шум, думаю, кто-то пришел. Решила зайти. -Вовремя, мамочка. - Спокойно ответил ей Хемингуэй. - Проверь, что я сделал. Мэри взяла две страницы текста, лежащие рядом с машинкой и взглянула на них. Но она не стала их читать сейчас же, - надо всем уделить внимание. Положила их на место у машинки и произнесла: -Поздравляю. Лед Гольфстрима тронулся, новая книга начала свой отчет для истории. Поздравляю. - Повторила она с улыбкой. Мэри видела, как ее мужа обнимала Адриана и притом в присутствии слуги. Ей это не нравилось, но не делать же им замечание прямо сейчас. -Принимаю поздравление. Тысячи слов стоят твоего поздравления. -Неужели тысяча слов? - Впервые задала вопрос Мэри и то удивленным тоном. -Не поверишь, мамочка. Но работал, как в молодости, когда не было денег, и я мечтал о них. А заработать хотел только своими книгами. Так я сегодня работал. -Еще раз поздравляю, Эрни. Не сбейся только с темпа. -Уже не собьюсь! - Чуть ли не радостно прокричал Хемингуэй, и это не укрылось от Мэри. У нее все внутри сжалось. Она видела, как радость Хемингуэя проходила сквозь нее, к другому человеку, вернее другой. Как обидно все это чувствовать! - А теперь в бассейн! Рене, захвати виски! В бассейне выпьем. Идем с нами, мама! - Пригласил он ее, как постороннюю. И Мэри, бодро улыбнувшись Хемингуэю, ответила: -Идем! После загара купание необходимо. Бассейн, в окружении великанов-эвкалиптов, казался небольшим. Все весело плюхнулись в его прохладную воду. Да, всем было весело от того, что Хемингуэй приступил к новой работе. Как всегда, названия еще не было. Но оно придет. Как всегда, - красивое и непонятное. В неконкретности названия больше притягательного смысла. А может, название книги будет кратким и конкретным? Но об этом говорить еще рано. На воде плавали деревянные подносы с дырками и в них были вставлены бутылки и стаканы с напитками. Удобно придумал Папа, - не выходя из воды, пей, что душа пожелает! 10 На новый год Хемингуэй выписал настоящую елку из Соединенных Штатов. Решили, что вместо игрушек на ней будут висеть дорогие лимоны из Европы и другие фрукты, но уже кубинские. В бумажные пакеты были завернуты подарки - конфеты, игрушки и даже торт. Подарок должен получить каждый гость и слуги дома. Мэри, Адриана и ее мать убирали елку, пахнущую настоящей хвойной зимой. Прислуга помогала им. Всем было весело - зима на Кубе. Разве не интересно? Хемингуэй все время находился рядом с Адрианой, словно опасаясь, что ее кто-то может у него украсть. Мэри ревниво наблюдала за ухаживаниями своего мужа и одновременно веселилась. Нельзя хозяйке дома показывать свою озабоченность перед гостями. Но, когда гости разъехались, Адриана с матерью ушла в свое бунгало, она прошла в спальню Хемингуэя. Он, еще не успев раздеться, сидел на своей кровати в довольно сильном подпитии. -Эрни! - Сказала Мэри, как можно мягче. - Эрни! - Повторила она. - Я понимаю твое увлечение юной девушкой, но мне, кажется, пора с ним кончать. Ты забыл обо мне, как о жене. - Она ждала ответа от Хемингуэя, но его не последовало. И Мэри была вынуждена продолжить. - Уже все, кто посетил нас, знают о твоей любви. Ты хочешь, чтобы узнал об этом весь мир? Подумай о своем образе... - Хемингуэй молчал, и Мэри решилась предложить то, что давно носила в себе. - Они у нас гостят давно. Может им пора домой, в Италию?.. - Больше она ничего не успела сказать. Хемингуэй резко поднял голову и с такой ненавистью взглянул на Мэри, что та отшатнулась. Такой ненависти она не ожидала. Скандал, крики, битье посуды - было, но взгляд с ненавистью. Но сейчас - только бы не молчаливая ненависть. А Хемингуэй, четко выговаривая каждое слово, коротко произнес: -Я женюсь на Адриане... У Мэри от неожиданности подкосились ноги, и она присела на стул. -Когда ты это решил? - Заикаясь, спросила она. -Давно. Может год назад, может полтора. Когда ее встретил впервые! - Вдруг бессильно закричал он. В новогоднюю ночь две женщины, любящие Хемингуэя, не спали до утра. Они не вышли к завтраку. А Хемингуэй, выпив неразбавленного виски, спал крепко, как человек, в новый год решивший жить по-новому и, отбросивший прочь, старые проблемы. Пусть о них думают другие - любимые и любящие женщины! Это их проблемы. Мэри несколько дней не разговаривала с Хемингуэем, избегала оставаться с ним наедине. Она размышляла, как ей сейчас поступить? Вначале, сгоряча, она подумала, а не бросить ли Хемингуэя? Самой! Пусть живет с Адрианой. Может это лучше будет для него. Он найдет утешение в объятиях молодой супруги, она вдохновит его на новые произведения, то чего не может дать ему Мэри. Может, она просто всего не видит и не до конца понимает, что развод для Хемингуэя - выход из творческого тупика. Она не будет ему больше мешать. Но потом вспомнила, что Хемингуэй пишет новую книгу и она у него получается. Мэри читала рукопись книги, которую он пишет. Значит, он поймал свое вдохновение и при их совместной жизни. Стоит ли его в этих условиях отдавать его Адриане? Через некоторое время капитулянтские мысли в голове испарились у нее совсем. Она была воспитана в американском духе и не могла так быстро сдаться. Бросить Хемингуэя, она не могла. Ее пугали будущие разговоры, - не сумела справиться со старым Хемингуэем. Отдала ему шесть лет жизни, и напрасно. Жизнь разведенной жены Хемингуэя для нее позорна. А потом, она мудрее его! Он просто умный, но в жизни глупый. Ему надо постоянно доказывать свою исключительность, чтобы не выглядеть перед другими трусом. Он боится показать свою слабость. Надо показать ему, что пятое замужество является его слабостью. Только как? И Мэри мучительно над этим раздумывала. И решила действовать, как можно быстрее - Адриане находиться здесь до свадьбы брата необязательно. Пусть она с матерью уедет раньше. Через неделю она зашла к Доре. Мэри сразу же приступила к делу с чисто американской, бесцеремонной хваткой. -Милая графиня, вы слышали, что ваша дочь и мой муж хотят или обручиться, или жениться? Не пойму точно. - Притворилась не знающей Мэри. Дора внутренне напряглась. Разговор должен быть конкретным, а значит, полезным. -Мне Ади что-то говорила, но я тоже не поняла. -Так, что же они хотят? - Настойчиво переспросила Мэри. -Вроде, связать свою судьбу и жить вместе. - Продолжала уклончиво отвечать Дора. -Вы, как мать Адрианы, понимаете, что у них не получится совместной жизни? -Это я понимаю. - Вздохнула Дора. - Но что делать, если ваш муж любит мою дочь, а она его. Не знаю, что и делать. Джанфранко женится, теперь такая же проблема с дочерью. Столько расходов. - Дора стала клонить разговор в полезную сторону. И Мэри поняла ее. -Расходов предстоит много. Джанфранко должен иметь хоть небольшое состояние, вступая в брак с такой невестой. Я знаю, у Сандовалей гордая семья. Нищему они не позволят жениться на дочери. Мэри задела фамильную честь Доры: -У него есть графский титул и к тому же он итальянец. Это для семьи Сандоваль большая честь. А состояние небольшое я дам. Придется продать или заложить фамильные драгоценности. Не хотелось бы этого делать, но если потребуется... - Спесиво ответила Дора. Мэри с минуту думала и решила со старой графиней говорить конкретно. -Если я возмещу вам стоимость ваших драгоценностей, вы выполните мою просьбу? -Какую? -Вы приехали с дочерью по моему приглашению. И должны уехать по моей просьбе. -Если вы нам отказываете в проживании у вас, мы немедленно переедем в новое место - Гордо ответила графиня, показывая тем самым, что Мэри ее оскорбила. - Мы намерены остаться на Кубе до свадьбы сына. Я, думаю, его невеста и родня не бросит нас и пригласит жить к себе. Разрыв с семьей Иванчич не входил в планы Мэри. Тем более Хемингуэй отнесется к этому отрицательно, и она останется, как всегда, виноватой. -Я не ставлю вопрос, чтобы вы нас покинули. Я хочу, чтобы вы объяснили дочери, что брак с Хемингуэем для нее невозможен. У него это будет пятый брак. - Уточнила она. - На вашу дочь ляжет пятно разлучницы или еще что-то хуже. -Разлучницы всегда были и будут. - Ответила Дора, умело обходя сети, которые ей ставила Мэри. - Плохо, что церковь не сможет освятить их брак. Мэри ухватилась за эту ниточку. -Хорошо, что вы, графиня, понимаете все сложности, стоящие на пути Адрианы. Без благословения нельзя... -Сейчас многие не обращают внимания на церковь. - Махнула рукой Дора. - После войны нравы упали. Джанфранко будет венчаться в церкви. - Почему-то вернулась она к разговору о свадьбе сына. -Я могу... - Раздельно произнесла эти слова Мэри, не видя другого выхода. - Предложить вам денежную компенсацию за драгоценности, которые вы хотите продать ради Джанфранко. Но при условии... -Каком? - Быстро спросила Дора. -Если вы не дадите родительского согласия Адриане на брак. Объясните ей, что это опрометчивый шаг... То я могла бы вам возместить часть расходов на свадьбу сына. Сколько вам нужно? Дора думала. Джанфранко просил десять тысяч долларов. Увеличивать эту сумму или не надо? Но не решилась увеличивать. -Необходимо десять тысяч на свадьбу. -Что!? - Подскочила в кресле Мэри, не ожидавшая услышать такую цифру. - Вы понимаете, это же целое состояние! - Она возмущенно глядела на графиню, и та сказала в ответ. -Столько просит семья Сандоваль у жениха? - Она горестно вздохнула. - Я не могу препятствовать счастью своих детей. - Двусмысленно добавила она и замолчала. -Я таких денег не могу дать. Хотите пять тысяч? -Тогда мне легче самой найти десять. - Ответила Дора. - Мы с Адрианой, видимо, покинем ваш кров и найдем другое место. -Ни в коем случае. - Мэри поняла ее игру. - Я подумаю. -Скоро свадьба сына... - Также горестно вздохнула Дора. Мэри, ободренная рассуждениями Парсонс, решила перейти к конкретной просьбе. -Милая Лоуэлла. Раз вы так хорошо разбираетесь в жизни, то не могли бы мне помочь...- Мэри замялась, как лучше объяснить свою ситуацию ведущей светской хроники на гаванском радио. -Конечно, помогу. - Поддержала ее Парсонс. - Мы, женщины, должны помогать друг другу в борьбе против неверных мужей. - Она рассмеялась. - Вы правильно сказали, что я хорошо разбираюсь в этих делах. Столько наслушалась, столько сама насочиняла всяких историй о звездах... Если бы я не сочиняла многое сама, то пришлось бы мне закрыть свою рубрику и стать безработной. Так, что вы хотите сказать, Мэри? -Хемингуэй очень боится огласки своих, не совсем правильных, действий. Он следит за тем, чтобы о нем проходили только сведения, подчеркивающие его романтичность, геройство и все такое прочее. Вы, понимаете меня, Лоуэлла?.. -Все мужчины этого боятся! - Ответила Парсонс, хрипло рассмеявшись прокуренным голосом. - Женщины боятся подобной огласки меньше мужчин. По себе знаю. -Вы очень наблюдательны, Лоуэлла. - Польстила ей Мэри. - Так вот! Не могли бы вы по радио сообщить, что Хемингуэй увлекся молодой девушкой, семья его рушится... Ну, в таком роде. Только мягко, а не грубо. -Все понимаю и, конечно же, все могу. Мы никогда не даем слушателям прямую информацию. Пусть слушатель сам поразмышляет, пусть еще посидит возле радио, дожидаясь новой информации, пусть больше звонит нам или пишет. Это наш хлеб. А еще какие-нибудь подробности вы можете мне сообщить. Например, далеко ли зашли их отношения? Здесь правду говорить было нельзя, и Мэри уклончиво ответила. -Как вы сказали - обыкновенная блажь. Между нами женщинами скажу, Лоуэлла, он уже не тот Хемингуэй. Я имею в виду его отношения с женщинами. Да и как писатель не тот. Хотя пишет новую книгу и, кажется, она у него получается. -А какую книгу? - Сразу же заинтересовалась Парсонс. -О рыбалке. Она еще не дописана и мне не хотелось бы раньше времени о ней говорить. - Мэри поняла, что сказала лишнее любопытной журналистке. -Хорошо. - По деловому, резюмировала Парсонс. - О книге мы говорить не будем. А о том, что ваша семья рушится, я сообщу, например, завтра-послезавтра. -Давайте договоримся так. Я скажу, когда это нужно сделать и дам вам дополнительную информацию. -Давайте так. - Согласилась Парсонс. - Но только обязательно подробности дайте. Я такую информацию о Хемингуэе уже готовила к передаче. Так, что вы пришли вовремя. -Подождите неделю-две. Можно? -Конечно, дорогая Мэри. Вам можно все, как моей коллеге. -Бывшей. - Уточнила Мэри. На этом они расстались. Усаживаясь в машину, Мэри мурлыкала песню. Она была довольна сегодняшним днем, и даже не раз взглянула на Адриану с видом победителя. Но только раз, чтобы та не заметила. Ответ от Розалинды Бейкер пришел дней через десять, где она просила Мэри немедленно выслать ей материал для газеты, и извинялась за то, что не сразу дала ответ. И Мэри написала: "Дорогая Розалинда! В газету следует дать такую информацию - на Кубе, у Хемингуэя, проживает итальянская графиня, фамилию не стоит называть, которая послужила прообразом героини романа "За рекой, в тени деревьев", Ренаты. О ней все! Но далее укажи, что ее мама, старая графиня, желает брака ее двадцатилетней дочери с пятидесятидвухлетним Хемингуэем. Именно она строит козни против семейной жизни Хемингуэя и его законной жены. Намеком укажи, что Хемингуэй много времени уделяет молодой графине. Остальное - додумай сама. Только прошу, милая Розалинда, чтобы все было приподнесено в мягкой и туманной форме. Никаких резкостей. Ты понимаешь меня, Розалинда... И сразу же вышли мне авиапочтой газету". Далее Мэри мило описала жизнь на Кубе, как прекрасно там зимой. И стала ждать. Это был ее последний бой за Хемингуэя, который она была обязана выиграть. Проигрыш исключался. Он означал конец ее жизни с великим писателем. И Мэри была уверена в своей победе. Может потому, что хорошо изучила своего мужа? 11 А Хемингуэй с упоением работал над новой книгой. ...И вдруг радио произнесло игривым голосом Лоуэллы: -Это были вести издалека. А сейчас наши новости. Местные. Ходят слухи, что писатель Хемингуэй расходится со своей женой Мэри, из-за одной итальянской девушки... Хемингуэй замер посредине столовой. Лола убирала со стола посуду, но тоже слушала радио. А оно продолжало: -Эта девушка, не будем называть ее имя и фамилию, из старинного графского рода в Италии. Там еще сохраняются титулы. - С ехидством уточнил голос Парсонс. - Хемингуэй проводит с ней все свободное время, часто остается наедине... -Что это? - Зловещим голосом произнес Хемингуэй. -Не знаю... - Дрожащим до заикания голосом, ответила Мэри. Ей казалось, что сердце у нее сейчас остановится. "Только бы выдержать!" - Думала она. -Откуда она все это взяла?! - Прокричал Хемингуэй, и Лола выпорхнула из столовой, не успев убрать посуду со стола. -Не знаю... - Только одно могла повторять Мэри. Информация о Хемингуэе закончилась и Парсонс перешла к событиям в Гаване - кто из известных приезжих что делал, где гулял и что пил. -Кто это выступал? - Бешено вращая глазами, кричал Хемингуэй. Он подбежал к приемнику, стоящему на столике в углу комнаты, схватил его, вырвав шнур из гнезда и, размахнувшись, с силой бросил его на пол. Пластмассовый корпус лопнул, и жалобно зазвенели металлические детали. -Не знаю. - Как попугай повторяла одно и тоже слово Мэри. Но она уже пришла в себя и торжествующая улыбка змеей пробежала по ее губам и скрылась. - Эрни! Успокойся. Не нервничай так. Надо позвонить на радио и узнать, кто вел передачу. - Мэри сейчас нравилось его утешать. А Хемингуэй, тяжело дыша, пнул приемник ногой. - Эрни! Оставь в покое радио, не разбивай его до конца. Сядь и выпей холодной воды. И Хемингуэй так же, как вспыхнул, также сразу ссутулился и сел в кресло. Мэри встала с дивана, налила стакан воды и подала ему. Он проглотил его несколькими глотками. -Откуда она это узнала? - Прохрипел он. -Это всем известно. - Спокойно ответила Мэри, полностью овладевшая собой. - Я же тебе говорила, будь осторожней, меньше находись вместе с Адрианой. Даже предлагала отправить их обратно в Италию. Ты не согласился. -Они наши гости. Пусть живут, сколько им нужно. - Хемингуэй тяжело дышал, но багровый румянец с его щек стал сходить. -Я не против. Они будут жить, пока Джанфранко не сыграет свадьбу. Сейчас им нет резона уезжать, чтобы через два месяца приехать сюда обратно. -Откуда стало известно? - Снова повторил он снова вопрос, но уже сам себе. -Я уже тебе сказала, все знают. Пока на Кубе. Успокойся и занимайся своими делами. Мэри участливо погладила его по седым волосам, столько чтобы он чувствовал ее заботу, и отошла. Они же находятся в ссоре. Но пусть рассчитывает на ее поддержку. И Мэри прошла на свою половину дома. Вечером Хемингуэй встретился в саду с Адрианой. Сегодня они никуда не планировали ехать. И он ей сразу же сказал: ...Дора подняла голову и посмотрела в глаза Мэри. -А вы страшный человек! - Произнесла она неожиданно. - Вас ничто и никто не остановит. Вы сметете все преграды, стоящие на вашем пути. -Меня таким сделал Хемингуэй и вы. Но вы мне принесли больше страданий, чем он. Так вы согласны с моим предложением? -Согласна. - Ответила Дора. - У меня нет другого выхода, а деньги нужны Джанфранко. Мэри смотрела на нее с торжествующей улыбкой римского триумфатора, одержавшего нелегкую победу над злостным врагом, отчего победа выглядит значительнее. И она сразу же перешла к делу. -Вы сегодня же объявляете о своем отъезде. Уезжаете через три дня. Полетите в Америку самолетом. Я полечу с вами. У меня там есть дела, и там помогу вам взять билеты там на ближайший пароход. Сейчас я вам дам пять тысяч. А Америке еще пять. Вы согласны, дорогая графиня? -Если можно... - Сделала слабую попытку сопротивления Дора. - То дайте мне все деньги сейчас. -Не бойтесь, я не обману. Пять тысяч я отдам вам на континенте и если надо, то при вас переведу их телеграфом Джанфранко. А пока ему хватит половины. -Хорошо. - Покорно согласилась Дора. В этот же день, без объяснений, она сообщила Адриане об их немедленном отъезде в Европу. Кажется, дочь, также без лишних расспросов, поняла причину их поспешного отъезда с Кубы. За ужином Дора сказала, что они с Адрианой должны немедленно покинуть Кубу в связи с семейными обстоятельствами. -Почему вы торопитесь? - Удивился Хемингуэй, для которого это сообщение прозвучало неожиданно. -Нас просят родственники явиться срочно в Венецию. - Туманно пояснила Дора. Адриана, с краской в лице, проступавшей сквозь загар ее кожи, смотрела в стол, не поднимая на Хемингуэя глаза. -Здесь есть еще обстоятельства. - Поспешила на помощь Доре Мэри. - Я тебе о них чуть позже скажу. Действительно, чуть позже, сразу же после ужина Мэри дала Хемингуэю газету, с обведенной чернилами, заметкой. Он ее прочитал и после минутного молчания, произнес: -В этом мире нельзя жить. Проклятая цивилизация разрушает совесть человека... -Ты прав, Эрни. - Согласилась с ним Мэри и пошла на свою половину, бросив на ходу. - Теперь о твоих похождениях знает весь мир. А раньше он знал о твоем геройстве! Пусть свои ошибки исправляет сам. И Хемингуэй с ясной остротой осознал, что он свою последнюю любовь проиграл. Он понимал, что больше у него никогда любви не будет. Сил для борьбы не осталось. Он больше не способен на настоящую любовь. Много их было в жизни и все, кроме этой, он выиграл. "Выдохся чувствами". - С равнодушной болью подумал он о себе. - Всё против меня. А самое главное - я сам противен себе". Он потянулся к столу, взял бутылку виски и налил полный стакан. Медленными глотками выпил горькую, от собственной душевной горечи жидкость, и поставил стакан на пол. Больше размышлять не хотелось. Он устало вытянул ноги, безвольно опустил руки мимо ручек кресла и закрыл глаза. "Быстрее бы все кончалось!" - Медленным ужом проползла по мозгам усталая мысль капитулянта. Впервые в жизни! Ему хотелось, как можно быстрее заснуть и забыть все. Желание дальше подчинять себе мир, совершенно отсутствовало. Мир оказался сильнее его теперь уже окончательно. И в дальнейших немногих книгах, в отличие от прошлых произведений, осталась только тень борьбы. Теперь он сломался навсегда. ...Билеты на самолет в Штаты для троих были приобретены, и через три дня семья Иванчичей должна была покинуть их, ставший негостеприимным, дом. Последний вечер был прощальным. Хемингуэй хотел проводить Адриану так, чтобы разлука запомнилось ей на всю жизнь. Так он сказал. Только гостей, приглашенных и не приглашенных, собралось около двухсот человек. Мужчины были в смокингах, женщины в шикарных вечерних платьях. Столы были установлены в доме и возле бассейна. Полностью на свежем воздухе не решились праздновать, - вдруг пойдет дождь. А главное, Хемингуэй откуда-то достал настоящие пушки прошлого века, стрелявшие ядрами. Но сегодня из их жерл должны были раздаваться залпы салюта. Хемингуэй обнял ее за плечи и поцеловал мокрые от слез глаза. -Прости меня, девочка, что все получилось не так, как мы хотели. Обстоятельства сильнее нас. -Я знаю эти обстоятельства. Ты их, Папа, не знаешь. - Тихо проговорила Адриана. -Какие обстоятельства? - Встревожено спросил Хемингуэй. -Искусственно созданные руками наших близких... - Адриана хотела продолжить свою мысль, но раздался страшный грохот старых пушек и темное небо над "Ла Вихией" взорвалось тысячами ярких огней Это был грандиозный фейерверк, продолжавшийся более получаса, без перерыва. И Адриана не успела рассказать о каких-то "искусственных обстоятельствах". А хотела на прощание сделать Хемингуэю больно. Также, как больно ей, знающей их любовь изнутри. Не получилось. -Папа, зачем нужен такой салют? - Спросила она Хемингуэя. - Мы же не встречаемся, а расстаемся. -Это не расставание, а встреча будущего... -Будущего... - Вздохнула Адриана, глядя в разноцветное небо. - В прошлом году я верила в расставание для будущего. А знаешь, Папа, что мне сейчас хочется? -Говори, моя девочка. Я все исполню. -Мне хочется взорвать "Ла Вихию". Поджечь ее! Так, чтобы полетели ее осколки в разные стороны. И все те, кто мешал нашей любви, навсегда исчезли из нашего сознания. Чтобы на этом месте остались только ты и я. И больше никого! -Я тебя понимаю, моя девочка, но исполнить твоего желания не могу. - Рассудительно ответил Хемингуэй, совершенно не поняв Адрианы. - В двадцать лет, когда что-то не получается, хочется взорвать мир. Так хотят все, кто к чему-то стремится. В свое время и я хотел взорвать мир. А потом хочется сохранить мир. А еще больше сохранить свой личный мир. Я живу в мире, который не понимает моего мира. Я прошел этап разрушения миров. В войну я разрушал... Адриане стало неприятно слушать заумные рассуждения писателя, так контрастирующие сейчас с ее трагически-надломленным состоянием. Она обхватила его руками и стала целовать, прерывая поцелуи словами, где указывала, что она целует: -Я целую твой умный лоб! Твои, всё понимающие и зоркие глаза! Вот! Я целую твой нос, чувствующий всех и вся. Я целую твои губы, которые не понимают иногда, что они говорят... Я целую всего тебя, за то, что ты есть... И Хемингуэй, ощущая ее соленые слезы на своих губах, устало обнимая свою любовь и отвечая на ее страстные поцелуи, одновременно думал: "Почему всегда любовь заканчивается расставанием? Для новой встречи? Кто знает! Я до сих пор не знаю. Не поэтому ли в своих романах я с любовью расправлялся через смерть героев. Выдуманные мною ситуации вернулись ко мне бумерангом - смертью любви. Держи удар пострашнее нокаута. Сможешь?.." Но сердце молчало, а сознание вяло ответило: "Нет!" ...На следующий день Адриана с матерью и Мэри улетели в Штаты. А Хемингуэй долго махал вслед самолету, превращающемуся в невидимую точку неба. -Хуан! - Сказал он шоферу, оторвав взгляд от голубой пустоты. - В моей сумке виски. Налей мне целый стакан. Содовой не надо... 17 февраля 1951 года на 26 тысяче 531 слове новой книги, Хемингуэй поставил окончательную точку. Он отдал читать рукопись Мэри, прилетевшей накануне из Америки и до сих пор, не разговаривавшей с Хемингуэем. Свет в спальне Мэри горел всю ночь. А утром она сказала мужу: -Пакостник! После прочтения этой книги, я готова простить тебе все, что ты сделал мне гадкого. Это была знаменитая "Старик и море", сделавшая Хемингуэя Нобелевским лауреатом. То, чего хотела от него, Мэри. Глава 4 Последний раз - Венеция. "Все мы любим Венецию. А вы, может, больше всех". "-Почему мы стареем? -Откуда я знаю, полковник? Наверное, это закон природы". -Да. И я так подозреваю. "За рекой, в тени деревьев". ...И вот вошла она, с распущенными волосами до плеч, огромными черными глазами, сводившими когда-то Хемингуэя с ума, с извиняющей улыбкой на смуглом лице. Милое, до мельчайшей черточки знакомое Хемингуэю, лицо. Правда, черточек стало больше. Она немного пополнела, и каждый ее шаг был величав и грациозен, как у примадонны балета. Адриана вглядывалась в лицо Хемингуэя. Обожженное лицо. Подпаленные волосы расчесаны и даже сделана попытка привести их в порядок. Борода, тоже с подпалинами. Раньше он всегда встречался с ней без бороды. Специально сбривал. Маленькое, в глубоких морщинах лицо, в обрамлении совершенно седых волос. Три года назад он не был таким седым - любви ее властитель. Кажется, он что-то потерял в своем облике. Да, точно. Он похудел, осунулся, стал меньше, в нем не чувствуется прежней незыблемости. Но все же это он - ее любимый пират, похитивший своими руками свое и ее счастье. Как он изменился за эти три года разлуки. Неужели такое возможно в природе? Почему это называется необратимый процесс жизни? Почему жизнь течет именно так? Ему можно дать сейчас семьдесят лет! Она прошла к журнальному столику и остановилась перед ним. Он, не отрываясь, смотрел в нее. Да, Адриана за три года сильно изменилась. Нет той милой и наивной угловатости юной девчонки, видна дама, в самом привлекательном для мужчин возрасте. Расцвет женских лет - переливание наивной юной девушки в чувствительную зрелую мадонну. Именно, в таком возрасте изображали своих мадонн итальянские художники Возрождения. Они знали, что надо возрождать! Их вкус безупречен. Хемингуэй усилием воли отвел от нее взгляд и с глухим хрипом, произнес: -Здравствуй, моя девочка. Вот ты и пришла. -Здравствуйте, Папа. Вот я и пришла. -Здравствуй Ади! - Приветствовала ее Мэри. - Какая ты стала красивая. А я тебя все представляю такой, какой в последний раз видела на Кубе. -Старею. - Тихо улыбнулась Адриана. -Ади! Сними плащ. Дай его мне, я повешу в шкаф. Садись за столик, где Папа. А я сейчас принесу шампанского. К своему удивлению, она не испытывала ревности к Адриане и даже была рада ее приходу. А к чему, собственно ревность - Хемингуэй весь на виду у любящих его женщин - Мэри и Адрианы. Теперь не каждая из женщин согласится связать с ним свою судьбу. Пусть на него смотрит Адриана и делает соответствующие выводы. Права была Парсонс, говоря, что к шестидесяти годам, у мужчин полностью сгорает любовный порох, и остаются вредные привычки. Кажется, у Хемингуэя с возрастом стало меньше вредных привычек. Это отмечает про себя его жена. ...Но Мэри ее уже не слушала. Она оделась и сказала: -Я пойду. А вы поговорите, вспомните прошлое. - Она улыбнулась щедрой улыбкой. - Если тебе что-то потребуется, Эрни, то позови горничную. Как мы с тобой говорили. Я скоро приду. Она торжествующе посмотрела на Адриану, - Хемингуэй принадлежит только законной жене. И сейчас ей не страшно оставить их наедине. Пусть, действительно, вспомнят будущее. Им, кажется, есть, что вспомнить. Пусть вспоминают! -Я не прощаюсь. - Она снова победоносно улыбнулась Адриане и вышла из номера. Оставшись вдвоем, Хемингуэй и Адриана первое время молчали. Они разглядывали друг друга, и никто первым не решался нарушить тишину номера. В тишине стал слышен мерный ход больших напольных часов. Как маленький колокол. Наконец Хемингуэй, прокашлявшись, произнес: -Сильно со мной в этот раз обошлась Африка. Я не все рассказал врачам... -Что-то утаили? - Спросила Адриана, радуясь, что разговор завязался и его надо поддержать. -Да. Обгорела левая рука. Видишь? А когда упал в горящий кустарник, то подпалил живот, ноги, предплечья. Врачи не заметили у меня сотрясения мозга. Левый глаз совсем не действует. Полный калека. - Усмехнулся Хемингуэй. -Ты, Папа, выздоровеешь. - Впервые назвала его Адриана на "ты". Мэри же ушла. - Я всегда являюсь к тебе, когда тебе плохо. Когда ты болен или удручен неудачами. Помнишь Падую? Там ты был хуже, чем сейчас. - Подбодрила его Адриана. - Также не видел глаз, также весь был обожжен, и к тому же, порохом. Помнишь, как после моего приезда, ты сразу же пошел на поправку? -Помню. Ты огонек в моей душе, благодаря которому я живу и пишу. Потухнет огонек и меня не будет. -Папа! - Укоризненно сказала Адриана. - Мы с тобой столько лет не виделись, а ты сразу впал в пессимизм. Неужели, ты не рад меня видеть? -Очень рад. - Улыбнулся Хемингуэй. - Я имею в виду, что не меня не будет. Не будет творческого огонька. Вот что я хотел сказать. Ты можешь подойти ко мне ближе, чтобы я мог тебя обнять? -Да, Папа. Я осталась такая же, как прежде. Стоит тебе приказать, и я все исполню, что ты захочешь. Я иду к тебе. -Я никогда не приказывал тебе, девочка. -Я не это имела в виду. Я хотела сказать, что наши желания всегда совпадали. Помнишь? А приказывали другие. -Что ты имеешь в виду. Почему ты мне всегда что-то не договариваешь? -Я хочу тебя поцеловать. Видишь, снова наши желания совпадают. - Адриана снова решила не рассказывать о двойном дне их прошлой любви. Нельзя больному сообщать плохие вести, даже если они из прошлого. Она подвинула свое кресло ближе, склонилась к Хемингуэю и поцеловала его обгоревшую бороду на щеке. Он обнял ее и нашел своими губами, ее губы. Поцелуй был долог, но в нем не было былой страстности, стремления слиться друг с другом. Это они почувствовали оба. У Хемингуэя начал затухать огонек в груди, о котором он только что говорил. И чтобы поддержать тлеющее тепло в душе он спросил: -Ты хорошо помнишь все наши встречи? -Помню все, до последней капельки. Не поверишь, Папа, а я помню, как мы первый раз катались по морозу в гондоле. Там ты меня впервые поцеловал. Помню больницу в Падуе, когда я впервые стала твоей. Помню негритенка, твоего слугу, карнавал, где своего Казанову нашла Коломбина, ночь молний в Мегано, пиратский корабль и его капитана... Я все помню. А ты не забыл? А помнишь половинку гребня, которую ты подарил мне на охоте? Я разгадала символ твоего подарка, - половинки должны быть вместе, чтобы составлять целое. Ты сохранил свою половинку? -Я ничего не забыл. А половинку гребня я, к сожалению, потерял. Еще тогда, в Венеции. Половинки никогда вновь не срастутся - останутся половинками. Нет такого закона в природе, чтобы из осколков можно было собрать целое. - Он устало вздохнул. - А твои изумруды до сих пор согревают меня. Твой портрет смотрит на меня, и я с ним разговариваю. Так я с тобой говорю. Как наяву. Говорю, когда мне бывает плохо. А мне сейчас, всегда плохо. -Теперь тебе будет хорошо. Я буду с тобой всегда. Ты мне разрешишь приходить к тебе? -Да. Вот мне станет немного лучше, и мы снова прокатимся по каналам в гондоле. Зря пустили катера в каналы Венеции. Они портят ее вид. Будем бродить по улицам и площадям. И вокруг нас будет только Венеция. Я тебе подарю самый дорогой подарок... Адриана погладила тонкими пальцами его руку, и Хемингуэй увидел на безымянном пальце обручальное кольцо. Она подняла руку и приложила палец с чужим ему кольцом к его губам. А могло кольцо быть его... Но, все уже прошло. Прошлое возвращается только памятью. -Тсс! Не надо подарка. Тем более дорогого. Я рада, что мы снова вместе. Самый большой подарок - ты. Не каждому дано любить такого человека, как ты, Папа. Мне просто повезло в жизни. Ты - незабываемый подарок моей хрустальной юности. Хемингуэй смотрел на ее обручальное кольцо, и ему хотелось задать вопрос - кто у нее муж? Но зачем вспоминать о муже, когда ему хорошо с его женой. Чужая жена - его любовь. Он никогда об этом не писал в своих книгах. Жизнь сама определила ему любовь, которую он не смог описать в своих романах. В его книгах всегда чистая любовь - трагическая, но верная. Вот и ему от любви осталась трагедия, как в его романах. "Как плохо ты знаешь человеческую жизнь?" - Укорил он сам себя. -Мы с тобой еще поедем в Париж, Испанию. Я собираюсь после Венеции отправиться туда. -Я на все согласна, Папа. Но я сейчас не свободна. Для меня имеются семейные оковы. Правда, они не крепкие, но все же... Почему же, Папа, там, на Кубе, мы были так нерешительны? Хемингуэй поник седой головой. Тогда решительность требовалась от него, а ее у него не оказалось. -Я боялся, дочка... Себя. - Честно признался он. -А я за себя не боялась. Я хотела тогда все взорвать, а ты не понял. Я понимала, что на обоженном чужой любовью месте, нельзя создать свою любовь. Такого в жизни не бывает. Хотела начать с нуля нашу любовь. Но, как нуль не перемножай, он останется нулем. Какой я было молодой и наивной! Видишь, Папа, я стала вспоминать о не сбывшемся. Значит, я постарела. Ты мне так говорил. А ты слышишь песни, которые я тебе пою через океан? -Океан велик... - Тихо ответил Хемингуэй. Они замолчали. Хемингуэй отпил из бокала немного шампанского и почувствовал, как творческий огонек в его душе, угас. Он понял, что больше этот огонек не зажжется у него никогда. -Я многого не понимаю в этой жизни. - Признался он. - Я додумывал в своих книгах реальность. Придумывал, что должно происходить потом... Я оказался романтиком реалистической мечты. Недавно это понял. - Он тяжело вздохнул, и спросил. - Мы будем продолжать с тобой встречаться и переписываться? -Да, Папа. Твои письма - отдушина в мир тревог и любви, которых я сейчас не имею. А так хочется бурь и молний, и корабль, плывущий среди звезд, на которых никто не живет. Мне, кажется, что только там мы могли бы сохранить свою любовь. Без людей... Она прижалась к нему и снова поцеловала его обгоревшую щеку. -Нам бы не корабль, а индейское каноэ, чтобы мы плыли на нем только вдвоем, по океану только нашей жизни, где нет никого. Мечтаю о жизни, где нет мира. - Тоскливо произнес Хемингуэй. Он обнял ее и крепко, насколько позволяли силы, прижал к себе. Они на минуту затихли. Часы на полу, как метроном, тихо, но четко отбивали секунды. Одна секунда их новой любви, вторая... Минута жизни прошла. Наступил час разлуки... Они вслушивались в музыку времени. Ритм был однообразен, не такой, как ритм их прошлой любви. Еще немного и наступит вечность памяти их любви... Адриана глубоко вздохнула и произнесла: -Ах, Папа. Как бы нам хорошо было вместе. Правда? От часов дунуло тленом времени, и раздался их бой. Будто звонил большой колокол. По ком? Периодически надо вздрагивать в жизни, а то не заметишь течение времени. Когда часы отбили положенный им час, Хемингуэй устало ответил: -Да. Этим можно утешаться... Эпилог. Посмертное письмо Хемингуэя. Октябрь 1960 года. Нью-Йорк. Моя любимая венецианская Дева! Мое незабываемое чудо! Когда получишь это письмо, не ругай меня и не пугайся. Меня уже не будет на этом свете. А с того света, как известно, письма не приходят. Извини за исключение из правил жизни зато, что тебе придет оттуда моя весточка. Видишь, вынужден начать последнее письмо с грустного, а может, трагического сообщения. Но что делать, если все будет именно так. В скором времени меня поместят в больницу, из которой мне уже не выйти живым. Я очень болен и другого выхода для себя, не вижу. Когда ты получишь это письмо, то уже будешь знать о моей кончине, и надеюсь, что оно не станет для тебя ударом. Извини меня много раз, моя Девочка, что вынужден напомнить о себе после смерти. Я пишу тебе, а воспоминания прошлого встают в моей больной голове. Я помню нашу первую встречу под дождем и до сих пор виню себя, что заставил тебя долго мокнуть. Я помню последнюю встречу, когда мы ностальгически попрощались в Венеции. А между этими двумя встречами, - сплошные расставания. Не буду о них писать потому, что становится больно в душе, а голова раскалывается от раскаяния, - почему мы больше расставались, чем встречались? Но расставания остались в прошлом, встреч больше не предвидится. Даже из бесконечного, несуществующего будущего я должен решать дела, чтобы моя совесть была чиста перед тобой, моя Девочка. Сегодня, сейчас, в нью-йоркском банке я положу в сейф самые дорогие подарки, которые ты мне когда-то сделала. Я последний раз осмотрел твои изумруды, подержал их в своей ладони. Я ощутил твое тепло, в последний раз, и в последний раз говорил с тобой. Как обычно, через океан. Положил их обратно в коробочку, на которой написано твоим красивым почерком "Эрнесту от Адрианы с любовью" и слезы навернулись у меня на глаза. С возрастом все воспринимаешь острее, я бы сказал, в полном комплексе имеющегося опыта. Поговорил в последний раз с твоим портретом, где ты серьезно спрашиваешь меня: "Почему все закончилось разлукой?" Но не дал тебе ответа. Мы больше молчали. Я возвращаю твои подарки. Они мне больше не будут нужны. Не подумай, что я говорю грубо. Ты мне нужна до сих пор. Но в той стране, в которую мне вскоре предстоит отбыть, подарки любимых не нужны. Там должно быть все намного проще - я буду там один. Эти подарки тебе вернут, когда меня уже не будет. Пусть моя память о них перейдет тебе, и ты сможешь их сохранить для других. Это моя последняя просьба, но ее не обязательно исполнять. Почему-то у меня все в письме получается последним. Что ж, раз положено так, то пусть все будет последним. Прощай моя последняя любовь. Моя последняя радость уходящего мира. Любящий тебя до последнего мгновения, твой Папа. Эрнест Хемингуэй. "Океан велик, а челнок маленький, разве его углядишь". - Кажется, так сказал мой Старик. Я слышу, как в своей комнате Мэри поет песенку про блондинку. Я подхватываю припев "А волосы у меня черные". Слышу голос Мэри: "Покойной ночи, милый ягненок. Приятного сна". И я ей бодро отвечаю: "Покойной ночи, котенок!" Сегодня ночь для меня должна стать покойной. Решение принято давно и сегодня я должен набраться духа, и завершить все счеты с жизнью. Сегодня я должен до утра поспать, чтобы быть бодрым и смелым перед последним уходом. В психиатрической клинике сделали все, чтобы я не был писателем. Психиатры ничего не мыслят в писателях. У них, в отличие от меня, нет угрызений совести раскаяния. Надо бы всех психиатров заставить пройти курс литературного творчества, чтобы они поняли, что такое писатель. Они разрушили мою голову электрошоком, подорвали мою память, навсегда вывели меня из строя. Тринадцать электрошоковых процедур вынес я. Некоторые заканчивают свою сознательную, а иногда и физическую жизнь, после первой процедуры. А я все еще жив и даже могу думать. Но сейчас не думать о болезни, а спать до утра. Оно станет решающим в моей жизни... Прощай бессоница! ...Слышу пение птиц за окном. Солнечная Долина Кетчума пробуждается. Пора и мне вставать. Я сегодня выспался хорошо, можно решить самое последнее дело моей жизни. Вот мой красный халат, вот шлепанцы. Я осторожно по лестнице спускаюсь вниз. На подоконнике лежит связка ключей от комнат дома. Раньше Мэри прятала от меня ключи, сейчас уже не прячет. Считает, что я совсем выздоровел. Спасибо ей за то, что она меня понимает. Она знает, как я должен закончить свою жизнь. Романтично и героически. Поэтому снова привезли мои ружья в дом. Теперь в подвал. Замок открылся без задержек. Вот ружья, которые прячут от меня. Какое выбрать? Двустволка "Босс". Она меня никогда не подводила. Сколько взять патронов. Один? Лучше два. Больше не надо. Осторожно поднимаюсь обратно и кладу ключи на место, на подоконник. Спасибо, Мэри, за ключи. Теперь переламываю ружье, вкладываю в него два патрона и ставлю его рядом с собою. Нельзя уходить, пока не объяснишь свой последний поступок другим. На столе есть бумага и ручка. Надо оставить прощальное слово. Кому? У меня не осталось близких других. Но написать надо. О чем? Перо скользит по бумаге. Я пишу в последний раз. Медленно, мучительно долго, но пишу. "Пишу остатками своей памяти. Кому-то хочется уничтожить меня физически. Меня уже сделали полным инвалидом, духовным и физическим. Кто-то торопится закрыть книгу моей жизни. Она ими прочитана от корки до корки, а другой книги жизни у меня просто не имеется". Что еще написать? Приходится с силой выдавливать из себя слова. А когда-то они лились из меня бурным потоком. "Я всю жизнь боролся сам с собой. Не думайте, что я побеждал других, для того чтобы доставить наслаждение другим. Я доказывал себе всю жизнь, что все умею, все знаю. Умел я мало, но знал еще меньше. Я - романтик реализма, поэтому не смог познать жизнь до конца". Трудно подвести итоги. Может, мало осталось времени для выводов? А может, не сумел накопить знаний и поэтому нечего сказать? "Самое плохое, что я совершил в жизни, - боролся со своей любовью. Меня женщины просто любили, а я боролся за их любовь. Поэтому я потерял всех своих любимых женщин. Они не вынесли моей борьбы за их любовь. Только последняя любовь была у меня без борьбы. Мне была дана фора в этой любви, но я не сумел ею воспользоваться. Потому, что не боролся за свою последнюю любовь". Яркое, ослепительное солнце заглянуло в мою комнату. Его блики бегают по стенам живыми красками памяти. Долго же я пишу последнее письмо. Пора заканчивать. "Мне создали все условия, чтобы я ушел из жизни романтическим страдальцем. Я воспользуюсь данной мне возможностью. От меня требуют, чтобы я остался в истории трагической личностью. Я выполняю вашу просьбу...". Кажется, что-то стукнуло. Проснулась прислуга. Все! Кладу письмо в конверт. Ставлю к цветочному горшку, чтобы его сразу увидели. За окном солнце становится огненным шаром, раскаленным до последнего градуса, который может иметь природа. Лишь бы оно не взорвалось раньше времени! Моего времени. А птицы поют, не зная, что скоро конец... Ну "Босс", не подведи меня? Раньше ты был надежным товарищем. Как лучше тебя приспособить? В рот. Чтобы наверняка! Какая холодная сталь и противно пахнет машинным маслом. Ее ледяную правду ощущает мой мерзкий язык и высокое нёбо. Теперь, как бы достать до спускового крючка? Рука не достает. Скидывай шлепанец и ощупай пальцами ноги дерево и железо ружья! Не бойся! Как всегда покажи другим, что ты смел и настойчив в достижении цели! Вот и хорошо. Пальцы ноги нажимают на спусковые крючки. Надо, чтобы было сразу же два выстрела одновременно. Старайся! Пройден люфт спусковых крючков... Слышу звон. Это стонет мой Колокол! Он звонит по мне потому, что отлит мною. Струнами моих рук, мелодией ума, симфонией души. Звони мой Колокол! Мой мозг дождался твоего последнего стона! Спасибо тебе, что звонишь вовремя! В меня стреляют снарядами из всех трех войн! Они взрываются внутри сердца и мозга! ...Мой молодой соперник, нокаутировал меня в двенадцатом раунде! Я не смог дольше продержаться. Я не смог обновиться за этот срок, отпущенный мне природой! Выдохся! ...Все реки текут из океана и заканчиваются водопадом. Это я теперь знаю точно! Я на своем индейском каноэ не пытаюсь выгрести на середину океана. Меня засасывают воронки реки и влекут к пропасти водопада. Я бросил грести. У меня нет сил. Прочь все из моего каноэ! Я остаюсь один! Я всегда был один! Я одинокий атом, прорвавший оболочку моей молекулы, и создавший собственную орбиту без звезды! Мою лодку поднял гребень пены падающей воды и несет вниз на острые скалы. Я вижу глаза океана в последний раз! Он смотрит в меня! Он одобряет мое решение... Вижу, как взорвалось солнце, и разлетелось яркими одинокими атомами! Я один из них! Атом сердца! Без звезды... В бледном луче неземного света, рвусь в пасть черного, холодного водопада... ...и вечный мрак... Мэри Хемингуэй. Я не лгала. Я сознательно, в те первые, трагические минуты, сказала всем, что это несчастный случай. Я еще долго не могла осознать всю правду происшедшего. Но теперь мне ясно - он ушел из жизни сознательно. Он, к сожалению, не оставил посмертного письма и не объяснил причины своего ухода из жизни. Хотя некоторые склонны считать, что такое письмо должно было быть. Я отвечаю, что его не было. В крайнем случае, его никто и никогда не видел. Я его тоже не видела. А мне оно было бы нужней других. А ручка и бумага, всегда лежали на том столе. На меня свалилась куча дел, которые не успел закончить Эрнест. Сразу же после похорон поехала на Кубу. Хемингуэй оставил мне письменное распоряжение, чтобы после его смерти все его личные бумаги были уничтожены. Костер в "Ла Вихии" горел десять дней и ночей, не переставая. Я сжигала его переписку, как он хотел. Слуги плакали, вынося из Башни ящики с бумагами. Но я им показала письмо Хемингуэя, требующее уничтожить его личные бумаги, и они подчинились. Некоторые письма, я лично бросала в костер, не читая, и разгребала его палкой, чтобы все сгорело полностью. С особым старанием я жгла письма и фотографии итальянской графини. Била по пеплу палкой, чтобы ничего не осталось. Вы меня поймете. Она принесла мне больше страданий, чем все остальные враги. Это была не любовь, а старческая привязанность Хемингуэя, если хотите, к игрушке или к ушедшей молодости. Знайте это, кто считает по иному. Я его сохранила для всех героическим и непонятным, гениальным пьяницей. Если хотите, считайте так. Он последний романтик двадцатого века. Пусть им и остается. Я создала ему такой образ, и должна его поддерживать в последующем всеми средствами. Не изданные им, но подготовленные мной к печати произведения, докажут, что Хемингуэй был сильным человеком нашего времени и трагическая смерть только это подтверждает. Я его создала! При мне он стал Нобелевским лауреатом. Его славу при жизни, я умножу после его смерти. А слава - бессмертна! Я знаю, что говорю. Потому, что я последняя любовь и опора Хемингуэя в этой жизни. Была и остаюсь. Я прожила долгую, трудную, но считаю, счастливую жизнь. Адриана Иванчич. Когда я узнала о смерти Хемингуэя, то бросилась аэропорт. Хотела лететь в Америку, успеть на похороны. Или на Кубу, чтобы сжечь тот дом, в котором закончилась, против нашей воли, наша любовь. Но меня друзья и родственники удержали в аэропорту и не позволили мне лететь к Хемингуэю. Да, для меня он всегда жив. Потом появилось много статей о нем. Мисс Мэри утверждала, что он любил только ее. Тогда я опубликовала и с аукциона продала, шестьдесят пять писем Хемингуэя, написанные мне. Пусть мир знает правду. Я его последняя любовь! Только мне он пел через океан. Песни ко мне в его книгах. После меня он никого больше не любил. Получив его посмертное письмо и прочитав, долго сидела, окаменев от навалившейся памяти. Конечно, плакала. Я представила, как он мучился в последние дни и годы своей жизни. Почему никто этого не увидел? Я говорила Папе, что не возьму назад изумруды и, если он их мне вернет, то выброшу в Адриатику. Я ему подарила не драгоценности, а свою душу и честь. Кажется, он этого не понял и вернул подарок обратно. Изумруды, как я ему и обещала, выбросила в Большой канал, по которому мы ездили с Папой, возле набережной его любимого "Гритти-паласа". В нем зародилась наша любовь. Вечерами я прихожу к этому месту. В сумерках, а то и в темноте, всматриваюсь в мутные воды Большого канала. И вижу, как откуда-то из глубины светятся чистые изумруды Хемингуэя. Это он глядит в меня. И я разговариваю с ним. В последнее время я все чаще и чаще прихожу сюда. Я так и не смогла найти свою, другую, любовь. Была дважды замужем, но браки были неудачными. Любовь к Папе, заслоняла все мои семейные отношения, и я ничего не могла с этим поделать. Я - его Рената. Этим все сказано. Кто близко знал Хемингуэя, разделял с ним радости и горечи, любил его самозабвенно, тот вошел в поле его ауры. Он обязательно до умопомрачения будет тосковать по своему Папе. Я не смогла справиться с любовью к Папе и должна была последовать за ним. ...В 1983 году я закончила жизнь самоубийством.